Изгнанник из Спарты

Но разумеется, все трое посмотрели “Александра” и “Паламеда”, две другие трагедии Еврипида, представленные на конкурсе. А сегодня пришел черед “Троянок”, и они с нетерпением ожидали начала. Более того, из уважения и любви к своему великому другу они намеревались вытерпеть даже его “Сизифа”, хотя это была сатирическая драма, то есть один из тех исключительно грязных фарсов, которые все поэты, участвующие в фестивалях, были вынуждены включать в свой репертуар на потребу обожавшей непристойности афинской толпе.

- Я пересмотрел все эти дешевки Ксенокла! - бушевал Данай. - Он не достоин даже шнуровать Еврипиду котурны! И тем не менее…

- Тем не менее он выиграет, - с горечью сказал Аристон. - Ив этом нет ничего удивительного. Дан. Еврипид никогда не поступится своими принципами. Он не станет потакать толпе. Эта пьеса как раз и будет стоить ему приза. Я это знаю. Я ее читал.

- Ты ее читал? - удивился Данай.

- Да. В доме Еврипида - то есть в его пещере на Саламине. Я отправился туда, потому что узнал от Перикла, что поэт совсем занемог под тяжестью своих трудов, что работа над этой пьесой сводит его с ума. А знаете, почему он взялся за нее? Из-за этих жутких событий на Мелосе. Чтобы показать афинянам, что истребление всего населения беззащитного острова, мягко говоря, не делает им чести. Что это дикость, недостойная даже варваров. Вряд ли такая оценка этих событий добавит ему популярности, не так ли? Понимаете, в своей пьесе он становится на сторону троян-

11 Ф”э”., И..-!-.. 321

цез. Вы не поверите, но, когда я уходил от него, раб вел меня за руку, ибо глаза мои ослепли от слез!

- И как она звучит? - спросил Сократ. - Ты запомнил что-нибудь из нее, калон?

- Да, и слишком многое. Она до сих пор бередит мою душу. Подождите немного, и вы сами все услышите.

- Нет, - сказал Данай. - Ничто не может сравниться с твоим голосом, мой калон, когда он произносит слова высокой поэзии. Прошу тебя, прочитай мне что-нибудь из

нее!

- Ну что же, - прошептал Аристон. - Ну хотя бы это:

Здесь, у этих ворот, разбитых, слетевших с петель,

Пред взором рабов, равнодушно и праздно стоящих,

Гекуба лежит, распростерта, и слезно горюет

О Трои погибших сынах, об их душах, во мрак

отлетевших.

Ее Поликсена меньшая, любимая дочь

Уж жизни лишилась под хладною жертвенной медью,

В пепел и прах обратившись на

Костре погребальном Ахилла.

Нет уж Приама, и дети, взращенные ею,

Убиты.

Одна лишь жива: безумная дева Кассандра,

Разум оставил ее под тяжкой рукой Аполлона,

И не знает она, что уж скоро

Царь Агамемнон, герой, благочестием славный,

Силой возьмет непорочность ее,

Обагрит ее девственной кровью

Ложе свое беззаконное,

Волю богов нарушая

И добродетель поправ…

- О боги! - прошептал Данай.

- Слушайте дальше, - сказал Аристон, - одно это место будет стоить ему приза:

Женщины ради одной, Из-за ночи одной греховодной Эти герои пришли возвратить Менелаю Елену, Трупами землю устлав и кровью невинных насытив. А стратег их, мудрый и набожный, как Подобает,

Ради той шлюхи рассек своей дочери горло На жертвенном камне в Авлиде. Ради попутного ветра погибла Ифигения,

Дочь отца, чье сердце как камень, Ради воздуха, бьющего в парус. И все для того, чтоб вернуть Менелаю супругу, Порну, его осрамившую, Без принужденья Ложе супруга сменившую На обитель разврата…

Он услышал чей-то прерывистый вздох у себя за спиной и обернулся. Но женщина, седевшая на каменной скамье сзади него, была тщательно укутана в покрывало, и он не смог как следует рассмотреть ее. Затем начался спектакль, и он тут же забыл о ней.

Но однажды во время предъявления он вновь услыхал тот же вздох. Это было в тот момент, когда Андромаха произнесла:

Ночи одной, говорят, сладострастной довольно, Чтобы любая забыла про стыд и сомненья, Но уж по мне так достойна презренья супруга, Честь и любовь променявшая На наслажденья,

Он вновь обернулся и внимательно посмотрел на нее. Судя по одежде, перед ним была замужняя афинянка. “Нет, скорее всего, вдова, - подумал он, - раз это так взволновало ее. А может быть, она уже испытала то, о чем говорила

Андромаха, и теперь горько сожалела о содеянном. Похоже, она еще молода, но нет. Молодая женщина никогда бы так не задрапировалась. Женское тщеславие не позволило бы”.

Его внимание опять переключилось на эпическую драму, разворачивавшуюся перед ним. Он позабыл о женщине сзади него, о любимом друге слева и живом воплощении мудрости справа. Когда дело дошло до кульминационной сцены, в которой торжествующие эллины вырывают маленького Астианакса из рук матери, чтобы уничтожить вместе с ним доблестный дух Гектора, унаследованный его сыном, он склонил голову и заплакал, вспоминая Алкамену, свою мать, вспоминая Фрину, мать его сыновей, которым не суждено было родиться. Страшные слова звучали в его ушах как удары бича, рассекающего воздух вокруг него:

Сбросьте его со стены, разлучив с материнскою

грудью,

Пусть разобьется о камни, как хрупкий сосуд, его

череп,

Пусть вся земля оросится младенческой кровью

И разлетятся мозги наследника Гектора; ешьте

Детскую плоть, как молочных едят поросят,

Если хотите.