Изгнанник. Каприз Олмейера

Олмейер с веранды наблюдал пышную встречу, слышал, как пушки дали салют в честь поднятия нового флага, подаренного Лакамбе, и вокруг частокола загомонили собравшиеся зеваки. Дым от выстрелов белыми облачками уплывал в зеленый лес, и Олмейер невольно сравнил его со своими испарившимися мечтами. Разумеется, он не мог не ощутить прилива патриотизма от столь важного события, но ему пришлось буквально заставить себя изобразить вежливость, когда после окончания официальной церемонии морские офицеры делегации пересекли реку, чтобы нанести визит заинтересовавшему их белому отшельнику, а заодно, разумеется, и посмотреть на его дочь. В отношении Нины их постигло разочарование: она отказалась выходить, но гости легко утешились джином и сигарами, которыми угощал их радушный Олмейер. С удовольствием развалившись в хромоногих креслах под навесом веранды, пока река, казалось, кипела от раскаленного солнца, они наполнили маленькое бунгало непривычными звуками европейской речи, шумом и хохотом, прохаживаясь с грубоватым флотским юмором по внешности толстого Лакамбы, которому лишь сегодня утром наговорили столько комплиментов. Молодые гости воодушевили Олмейера, и он, взволнованный видом европейских лиц и звучанием европейских голосов, открыл свое сердце сочувствующим незнакомцам, не понимая, что перечисление его многочисленных неудач лишь забавляет будущих адмиралов. Они пили за его здоровье, желали ему огромных алмазов и гор золота, выражали даже зависть к ожидающей его судьбе. Воодушевленный их дружелюбием бестолковый седой мечтатель пригласил гостей осмотреть строящийся дом. Они поплелись туда вразброд, по высокой траве, а шлюпки ждали их у причала, готовые отправиться в обратный путь вниз по реке, в прохладе вечера.

В просторных заброшенных комнатах в пустые оконные проемы дул теплый ветер, играя палой листвой и закручивая пыльные вихри. Олмейер в белой рубахе и цветастом саронге, окруженный людьми в блестящей форме, топал ногой, демонстрируя прочность почти законченных полов, и рассыпался в похвалах красоте и удобству дома. Гости слушали и поддакивали, удивляясь про себя невероятному простодушию и глуповатому оптимизму хозяина, пока Олмейер, перевозбужденный встречей, не озвучил свою досаду оттого, что тут так и не появились англичане, которые, как он выразился, «знают, как сделать страну богатой». Голландские офицеры встретили это бесхитростное заявление дружным хохотом и двинулись в сторону пристани. Но когда Олмейер, осторожно ступая по гнилым доскам, попытался подобраться к главе делегации и робко намекнуть ему на поддержку, которой мог бы ожидать от соотечественников голландец, окруженный коварными арабами, просоленный морями дипломат многозначительно ответил ему, что арабы куда лучше голландцев, которые потихоньку сбывают малайцам порох. Ни в чем не повинный Олмейер тут же распознал в этих обвинениях скользкие намеки Абдуллы и наглую убедительность Лакамбы. Однако прежде, чем он успел хоть что-то сказать в свою защиту, паровой катер и вереница шлюпок быстро двинулись вниз по реке, оставив его на пристани с открытым от неожиданности и обиды ртом.

От Самбира до островов, рассыпанных в устье реки, где в ожидании шлюпок стоял фрегат, было около тридцати миль. Лодки не одолели еще и половины пути, когда взошла луна и темный лес, мирно спящий под ее холодными лучами, был разбужен взрывами хохота, доносящимися от маленькой флотилии при пересказе всех злоключений Олмейера. Соленые шутки насчет напрасных расходов бедняги летали с палубы на палубу, отсутствие дочери обсуждалось с огромным неудовольствием, а недостроенный в ожидании приезда англичан дом в эту ночь был единодушно наречен «Каприз Олмейера».