Изгнанник. Каприз Олмейера

После шумихи, поднятой визитом голландцев, жизнь в Самбире опять пошла монотонно и размеренно. Каждое утро солнце проливало свет на верхушки деревьев, озаряя один и тот же пейзаж. Проходя по тропинке, составлявшей единственную улицу поселка, Нина наблюдала привычную картину: мужчин, валявшихся на высоких настилах с теневой стороны домов, женщин, лущивших рис на обед, голых коричневых ребятишек, бегавших по узким тенистым тропкам между прогалинами. Чим Инг, поднимаясь к себе в хижину за опиумной трубочкой, приветствовал ее дружеским кивком. Дети постарше толклись вокруг нее, пользуясь давним знакомством, дергали темными пальцами подол белого платья, скалили жемчужные зубы в надежде на горсть стеклянных бусин. В ответ им доставалась лишь сдержанная улыбка, однако Нина всегда находила несколько добрых слов для девочки-сиамки, рабыни их соседа Буланги, чьи бесчисленные супруги, все как одна, отличались буйством нрава. Ходили небеспочвенные слухи, что семейные ссоры в доме этого трудолюбивого земледельца кончались тем, что все жены, объединившись, нападали на служанку. Сама девочка никогда ни на что не жаловалась – может, из осторожности, но, скорее всего, из той врожденной апатии, что присуща женщинам полудиких народов. С раннего утра она сновала между домами, у причалов, вдоль реки, ловко удерживая на голове поднос печенья – на продажу. В самое пекло она часто пряталась в кампонге Олмейера – сидела со своим подносом на корточках в укромном уголке веранды, куда приглашала ее Нина. Для мэм-пути у нее всегда находилась улыбка, но появление миссис Олмейер, визгливый звук ее голоса мгновенно становились сигналом к торопливому бегству.

И хотя с юной служанкой Нина говорила часто, другие обитатели поселка почти не слышали ее голоса и скоро привыкли к безмолвной, одетой в белое фигуре, непохожей на них самих так, словно она была существом из другого мира. Однако, несмотря на внешнюю сдержанность, на кажущуюся отстраненность от людей и вещей, ее окружавших, жизнь Нины трудно было назвать спокойной по вине миссис Олмейер, которая слишком радела о счастье и безопасности семейства. Она возобновила некоторые сношения с Лакамбой – правда, не лично, так как достоинство этого великого человека не позволяло ему выходить за пределы своего частокола, а через его премьер-министра, начальника порта, финансового советника и доверенного слугу. Джентльмен этот, родом с Сулу, несомненно, обладал всеми качествами государственного деятеля, но был начисто лишен личного обаяния, а точнее говоря, просто безобразен: одноглазый, рябой – нос и губы его были полностью изуродованы оспой. И вот этот-то непривлекательный субъект частенько слонялся по саду Олмейера в неофициальном костюме, состоящем из куска розового ситца, обмотанного вокруг бедер, посиживал на корточках на задах дома, среди рассыпанного угля, в непосредственной близости от большого котла, где под надзором миссис Олмейер служанки готовили рис для всей семьи, и вел долгие разговоры на языке сулу с женой Олмейера. Какие темы затрагивал коварный посредник, становилось ясно позже, во время семейных сцен у домашнего очага Олмейеров.

Сам Олмейер заимел привычку отправляться в поездки по реке. В маленьком каноэ, с двумя гребцами и верным Али у руля, он исчезал из дома на несколько дней. Эти передвижения не ускользали от внимания Абдуллы и Лакамбы, ибо человек, когда-то пользовавшийся доверием Раджи Лаута, мог хранить очень важные секреты. Прибрежное население Борнео свято верило, что в глубине острова скрываются россыпи бесценных алмазов и богатейшие золотые копи. Фантазии усугублялись трудностями, мешавшими проникнуть вглубь, особенно на северо-востоке, где малайцы постоянно воевали с даяками или охотниками за головами. Какое-то золото действительно добиралось до побережья посредством этих самых даяков, когда во время коротких перемирий в беспорядочных войнах они навещали прибрежные поселки малайцев. Рождавшиеся на основании этих визитов предположения раздувались до невероятных размеров.

У Олмейера, человека белого – как и у Лингарда до него, – отношения с племенами выше по реке складывались лучше, чем у местных. Но и его поездки не были лишены опасностей, и нетерпеливый Лакамба каждый раз взволнованно ждал возвращения соседа. Но тщетно. Разочарованием кончались и все переговоры верного Бабалачи с женой Олмейера у рисового котла. Сосед был глух ко всему: к уговорам, угрозам, добрым словам и визгливым проклятиям, отчаянным мольбам и смертельным угрозам, ибо миссис Олмейер в своем неистовом желании заставить мужа заключить союз с Лакамбой использовала всю гамму страстей. Замотанная в какую-то засаленную тряпку, прижатую под мышкой у высохшей груди, с поредевшими седыми волосами, клочковато торчащими над острыми скулами, она просительно и визгливо перечисляла преимущества тесного союза со столь прекрасным и честным человеком.