Изгнанник. Каприз Олмейера

Тем же вечером, на закате, Абдулла явился в гости в сопровождении седобородых спутников и племянника – легкомысленного и распутного на вид юноши, который весь вечер вел себя так, будто разговор его вообще не касается. Когда слуги с факелами остались на ступенях, а гости расселись по хилым креслам, Решид остался стоять в стороне, с интересом рассматривая свои маленькие, аристократического вида руки. Олмейер, хоть и подавленный важностью гостей, по своей привычке небрежно присел на край стола, что арабы заметили и, судя по всему, не одобрили. Абдулла заговорил, поглядывая мимо Олмейера на красную занавеску, которая подрагивала, выдавая присутствие женщин. Сперва он превозносил хозяина как доброго соседа, живущего с ними бок о бок вот уже столько лет, и взывал к Аллаху, чтобы тот даровал ему долгих лет жизни, дабы Олмейер и дальше мог услаждать глаза друзей своим присутствием на этой земле, затем учтиво упомянул о величайшем уважении, кое выразила Олмейеру голландская «комисси», что, несомненно, говорит о том, как ценят его соотечественники. Его, Абдуллу, также ценят среди арабов, а племянник унаследует как высокое положение дяди, так и его великие богатства. Решид недавно стал хаджи. У него есть несколько малайских женщин, продолжал Абдулла, но пришло время выбрать любимую жену, первую из четырех, разрешенных пророком. И с изысканной учтивостью объяснил ошарашенному Олмейеру, что, если Нина согласится на союз со столь правоверным и добродетельным мужем, то станет хозяйкой его роскошного дома и главной женой главного араба на острове, когда его, Абдуллу, милосердный Аллах призовет в райские сады.

– Поймите, туан, – добавил он в заключение, – все остальные жены станут ее служанками, а дом Решида – настоящее сокровище. Ковры и диваны он привез из Бомбея, а мебель – из Европы. Есть там и зеркало в раме, сияющей, точно золото. Чего еще девушке желать?

И в завершение, жестом отослав своих спутников прочь, озвучил выгоду сделки, посулив потерявшему дар речи хозяину три тысячи долларов – в знак доброй дружбы и в качестве уплаты за невесту.

Бедного Олмейера чуть удар не хватил. Его первым желанием было схватить Абдуллу за горло, но он понимал, насколько беспомощен среди людей, для которых закон не писан, так что пришлось прибегнуть к дипломатии. Он взял себя в руки и с ледяной вежливостью объяснил, что девушка еще слишком молода и дорога ему, а туану Решиду, правоверному хаджи, ни к чему иметь в гареме неверную. Заметив недоверчивую усмешку Абдуллы, Олмейер замолчал. Он не знал, что добавить, и побаивался как отказать впрямую, так и наговорить чего-то, о чем потом придется пожалеть. Абдулла правильно понял его молчание, сухо попрощался, встал, пожелал «своему другу Олмейеру» тысячи лет жизни и спустился по ступеням, почтительно сопровождаемый Решидом. Дернулись факелы, рассыпав по воде тучи искр, и кортеж отбыл. Взбудораженный, но довольный отъездом гостей Олмейер, оставшись один, рухнул в кресло и смотрел на свет между деревьями, пока тот не исчез, а топот шагов и отдаленные голоса не сменились полной тишиной. Он и сам молчал, пока занавеска не зашуршала и на веранду не вышла Нина. Она уселась в кресло-качалку, где проводила много времени каждый день. Прикрыв глаза, девушка слегка оттолкнулась от пола. Длинные волосы затеняли ее от света тусклой настольной лампы. Олмейер украдкой поглядывал на дочь, но лицо ее казалось непроницаемым, как обычно. Нина подняла взгляд на отца и спросила, к его удивлению, по-английски:

– Это Абдулла приходил?

– Да. Только что ушел.

– И чего он хотел?

– Купить тебя для Решида, – жестко отозвался Олмейер, чувствуя, как им овладевает злость, и посмотрел на дочь в ожидании взрыва эмоций.

Но Нина продолжала мечтательно всматриваться в окружающую ночь.

Подождав немного, Олмейер поднялся и добавил:

– Будь осторожна, когда плаваешь одна на каноэ. Этот Решид – настоящий мерзавец: кто знает, что придет ему в голову. Слышишь меня?

Нина тоже встала и уже взялась было за занавеску, готовая зайти в дом, но на этих словах обернулась так резко, что тяжелые волосы отлетели назад, и живо спросила:

– Думаешь, рискнет? Да нет, не осмелится. – И добавила уже тише, отвернувшись от отца: – Арабы все трусы.

Олмейер ошарашенно глядел ей вслед, потом, вместо того чтобы лечь в гамак, рассеянно подошел к перилам. Лампа погасла. Над лесом забрезжила полоса рассвета. Олмейер вздрогнул от промозглой сырости.

– И как их понять? – бормотал он себе под нос, наконец укладываясь. – Чертовы бабы! Дьявол меня побери, если девчонка не выглядела так, будто ждет, чтоб ее украли!

И снова вздрогнул – на сей раз от непонятного страха.

Глава 4