Изгнанник. Каприз Олмейера

Когда начали утихать юго-западные муссоны, Самбира достигли тревожные слухи. Капитан Форд, зайдя к Олмейеру поболтать, принес с собой старый номер «Стрейтс таймс» с новостями об ачехской войне и неудачной голландской экспедиции. Капитаны редких торговых прау, поднимающихся вверх по реке, нанесли визит Лакамбе и обсудили с властителем пошатнувшиеся торговые дела. Они мрачно качали головами, описывая жестокость, притеснения и всяческую тиранию белых (к примеру, полный запрет на торговлю порохом и регулярные проверки всех, кто в ней подозревался, в Макасарском проливе). Даже лояльная душа Лакамбы исполнилась скрытого недовольства из-за лишения лицензии на порох и грубого изъятия полутораста баррелей товара канонеркой «Принцесса Амелия», когда после рискованного путешествия он почти достиг устья реки. Грустные новости сообщил Решид, который после краха матримониальных планов отправился в долгое путешествие с острова на остров по делам торговым, купил для компаньона порох, но нарвался на проверку и конфискацию на обратном пути, когда уже почти поздравил себя с тем, как хитроумно избежал ловушек. Гнев его обрушился главным образом на Олмейера, которого он подозревал в доносах голландским властям на периодические стычки арабов и раджи с племенами даяков.

К большому удивлению Решида раджа отнесся к его обвинениям очень прохладно и никакого желания мстить белому не проявил. На самом деле Лакамба прекрасно знал, что Олмейер ни в каких переговорах с властями не замечен, да и вообще его отношение к гонимому соседу смягчилось под влиянием нового друга Олмейера, Дэйна Марулы.

Ибо у Олмейера появился друг. Вскоре после отъезда Решида по торговым делам Нина не спеша дрейфовала на каноэ во время прилива, возвращаясь домой с одной из своих одиноких прогулок, и вдруг в одном из небольших притоков услыхала плеск, словно от сброшенных в воду тяжелых тросов, и заунывную песню малайских рыбаков, под которую те обычно тянут сети. Сквозь густой кустарник на опушке, скрывающий устье реки, она разглядела над верхушками мангровых пальм высокие мачты парусника европейской постройки. Бриг выходил из небольшого притока в основное русло. Солнце садилось, и корабль с поднятым фоком шел в сумерках, подгоняемый приливом и вечерним бризом.

Девушка свернула в один из узких каналов среди заросших лесом островков и быстро поплыла по черным сонным заводям домой, к Самбиру. Ее каноэ лавировало между мангровыми пальмами, огибая топкие выступы берега, с которых лениво таращились сонные аллигаторы, и с наступлением темноты вынырнуло в один из двух широких рукавов реки, где у причала уже стоял бриг с убранными парусами и без единого человека на палубе. Чтобы добраться до дома, стоявшего на узком мысу между двумя главными протоками, Нине нужно было пересечь реку и пройти в тесной близости от брига. В домах на берегу и над рекой уже замерцали огни, отражаясь в тихой воде. Гул голосов, редкий плач ребенка, короткий рокот деревянного барабана, далекие возгласы рыбаков, возвращающихся домой, разносились над широкой гладью. Нина немного поколебалась, прежде чем переплыть на другой берег: незнакомый европейский корабль внушал ей некоторую опаску, но на реке в самом широком месте было уже достаточно темно, чтобы скрыть небольшое каноэ. Она подгоняла свое суденышко быстрыми ударами весла, стоя на коленях на корме и наклонившись вперед, чтобы уловить любой подозрительный звук на пути к крошечной пристани «Лингард и К°», который, как маяк, освещала керосиновая лампа на побеленной веранде бунгало Олмейеров. Сама пристань пряталась в тени разросшихся на берегу кустов. Раньше, чем Нина смогла хоть что-то разглядеть, она ощутила глухой толчок о гнилые сваи и услышала приглушенный разговор, а подплыв поближе, увидела в полутьме лодку, размеры и белизна которой подсказали девушке, что ее спустили с недавно причалившего брига. Разглядывая лодку, Нина держалась на одном месте, быстро работая веслом. Резким ударом она остановила каноэ, затем развернула прочь от причала и направила в мелкую протоку, что огибала задний двор, высадилась на ее топком берегу и протоптанной среди травы тропинкой пошла к дому. Слева, со стороны кухни, сквозь банановые деревья, которые она обогнула по пути, мерцал красноватый огонек и слышался женский смех. Похоже, матери здесь нет – смех и миссис Олмейер плохо сочетались друг с другом. «Она, должно быть, в доме», – думала Нина, взбегая на шаткое крыльцо, ведущее к задней двери и из нее – в узкий коридор, разделявший дом. Там, сразу за дверью, в полумраке, стоял верный Али.

– Кто у нас? – спросила Нина.

– Очень богатый малаец. Большой человек! – ответил Али полузадушенным от восторга голосом. – С ним шесть солдат с копьями! Настоящий воин! А наряд какой! Глаз не отвести – просто сияет! Весь разукрашен. Не ходите туда, мэм Нина, туан не велел. Правда, старшая мэм уже там. Туан рассердится. Ах, что за драгоценности, Аллах милосердный!