Изгнанник. Каприз Олмейера

– Слуга Лакамбы. Выходите на берег, туан путих, и вы увидите мое лицо. Вот, держите руку. Нет-нет! Сюда! Осторожнее! Теперь вы в безопасности.

– И ты здесь один, говоришь? – переспросил Лингард, осторожно делая несколько шагов в направлении двора, и пробормотал себе под нос: – Какая темень! Как будто весь мир вымазали черной краской.

– Да, один. Что вы еще сказали, туан? Я не понял ваши слова.

– Так, пустяки. Я ожидал увидеть… Куда же они все подевались?

– Какая разница куда? – мрачно ответил Бабалачи. – Вы хотели видеть моих сородичей? Последний из них покинул нас, я остался один, завтра тоже уйду.

– Я приехал, чтобы встретиться с белым человеком, – ответил Лингард, осторожно переставляя ноги. – Он, надеюсь, не ухал?

– Нет, – ответил Бабалачи, не отставая от Лингарда. – Вы говорите о человеке с красной кожей и жестокими глазами, с твердой рукой и глупым слабым сердцем? Воистину белый… но зато настоящий мужчина.

Они остановились у подножия невысокой лесенки, что вела на помост из бамбука, охватывавший жилище Бабалачи с двух сторон. Слабое пламя факела у входа осветило лица мужчин, и они с любопытством осмотрели друг друга.

– Он здесь? – понизив голос, спросил Лингард, махнув рукой на хижину.

Бабалачи, не торопясь с ответом, задержал твердый взгляд на долгожданном госте.

– Нет, его здесь нет, – ответил он наконец, поставил ногу на первую перекладину и оглянулся назад. – Он не здесь, туан, но недалеко отсюда. Может, зайдете? У меня есть рис, рыба и чистая вода: не из реки – из родника.

– Я не голоден, – перебил его Лингард, – и приехал не для того, чтобы здесь засиживаться. У меня нет лишнего времени. Отведи меня к белому, он меня ждет.

– Ночь длинна, туан, – мягко возразил Бабалачи. – Будут еще другие ночи и другие дни. Длинна. Очень длинна. Прежде чем человек встретит смерть, проходит так много времени! Да-да, Раджа Лаут.

Лингард, опешив, воскликнул:

– Ты меня знаешь!

– Ай-ва! Я видел ваше лицо и ощутил на себе вашу руку – много лет назад, – сказал Бабалачи с середины лестницы и наклонился, чтобы лучше видеть лицо Лингарда. – Вы меня не помните, но я вас не забыл. Таких, как я, много, а Раджа Лаут один.

Бабалачи с неожиданной ловкостью взобрался наверх, протянул с помоста руку Лингарду, и тот после секундного замешательства принял ее.

Упругий бамбуковый пол прогнулся под тяжестью старого моряка, когда он остановился у порога, чтобы осмотреться в дымном полумраке низкой хижины. Факел, воткнутый в расщепленную палку, закрепленную под прямым углом на середине конькового бруса, отбрасывал красноватый круг света, в который попали несколько потертых циновок и угол большого деревянного сундука. Во мраке ловило скупой свет факела и, то появляясь, то исчезая, неровно поблескивало острие копья, висевший на стене бронзовый поднос и длинный ствол прислоненного к сундуку ружья. Эти предметы как будто боролись с безнадежной тьмой, которая, притаившись по углам хижины, яростно атаковала слабого противника. Огромное пространство под высокой заостренной крышей наполняли плотные клубы дыма, нижняя сторона которых была гладкая, как потолок, и отражала колеблющийся свет тусклого пламени, а верхняя часть просачивалась наружу через неплотно прилегающие сухие пальмовые листья. В воздухе витал не поддающийся описанию сложный запах, в котором сливались влажные испарения земли, вонь сушеной рыбы и тяжелое амбре разлагающейся растительной массы. Лингард, принюхавшись, сел на сундук, поставив локти на колени, подпер голову руками и задумчиво посмотрел на вход в хижину.

Бабалачи сновал в темноте, что-то шептал неясным теням, мелькавшим в дальнем конце хижины. Лингард покосился, не меняя положения, и заметил закутанные до глаз человеческие фигуры, на мгновение показавшиеся на границе света и тьмы и тут же нырнувшие обратно в темноту. Бабалачи присел у ног капитана на рулон циновок и спросил:

– Не хотите ли поесть риса и выпить сагейра? Я разбудил моих домашних.

– Друг мой, – ответил Лингард, не удостоив его взглядом, – я никогда не приезжаю к Лакамбе или его слугам голодным или жаждущим. Тау! Сави! Никогда! Ты думаешь, у меня голова не варит и я не знаю, что здесь пусто?

Лингард выпрямился и, вперив взгляд в Бабалачи, постучал себя по лбу.

– Ай-я-яй! Как вы можете такое говорить, туан? – воскликнул Бабалачи с наигранным ужасом.

– Я говорю что думаю. И не первый год живу на свете, – бросил Лингард. Лениво потянувшись, он взял ружье и начал его осматривать с видом знатока, взводя и осторожно опуская курок. – Хорошая вещь. В Матараме делали. К тому же старая.