Изгнанник. Каприз Олмейера

Старый моряк всегда относился к найденышу по справедливости и собирался держаться этого правила до самого конца. Последняя мысль омрачила лицо Лингарда, заставив угрюмо нахмуриться. Справедливый судия сидел, поджав губы, с камнем на сердце, а спокойная темнота за пределами его тихого мирка как будто ждала, затаив дыхание, исполнения правосудия, вложенного в его сильные руки, способные нанести разящий удар, но не желавшие даже пошевелиться.

Глава 2

Бабалачи замолчал. Лингард пошевелил ногами, разнял сложенные руки и тихо покачал головой. Рассказ о событиях в Самбире в изложении продувного интригана, смысл которых проникал в его невнимательные уши только урывками, все же послужил той путеводной нитью, что вывела его из мрачного лабиринта мыслей. Добравшись до конца лабиринта, Лингард вышел из путаницы прошлого навстречу неотложным нуждам сегодняшнего дня. Положив ладони на колени и отставив локти, он взглянул сверху вниз на Бабалачи, застывшего в неподвижной позе, словно говорящая кукла, у которой кончился завод.

– Все это подстроило твое племя, – наконец нарушил молчание Лингард. – И ты об этом пожалеешь еще до того, как снова подует сухой ветер. Абдулла накликает сюда голландцев.

Бабалачи махнул рукой в сторону темнеющего входа.

– Посмотрите на лес. Пусть земля сейчас под управлением Лакамбы. Скажите мне, туан, волнует ли большие деревья, как зовут правителя? Нет. Они рождаются, растут, живут и умирают, ничего не зная и не чувствуя. Это их земля.

– Даже очень большое дерево не устоит перед маленьким топором, – сухо заметил Лингард. – А топоры, мой одноглазый друг, изготавливают белые люди. Вы вскоре в этом убедитесь сами, раз подняли голландский флаг.

– Ай-ва! Не зря написано, что земля принадлежит людям со светлой кожей и с жестким, но глупым сердцем. Чем дальше хозяин, тем легче доля раба, туан! Вы держались слишком близко к нам. Ваш голос постоянно звучал в наших ушах. Теперь все будет по-другому. Великий раджа в Батавии могуч, но может поддаться на обман. Чтобы его здесь услышали, ему придется говорить очень громко. Но если кричать будем мы, он услышит целый хор голосов, просящих о защите. Ведь он всего лишь белый.

– Если я говорил с Паталоло с позиции старшего брата, то для вашей же пользы. Для общей пользы, – с великой серьезностью возразил Лингард.

– Так говорят все белые, – воскликнул Бабалачи с пылкой горечью. – Я знаю вашего брата. Вы все так говорите, а сами заряжаете пушки и точите сабли. А когда подготовитесь, слабому советуете: «Покорись мне и радуйся либо умри!» Вы, белые, странный народ. Для вас истинны только ваша мудрость, ваше достоинство и ваше счастье. Вы сильнее диких зверей, но не умнее. Тигр не нападает, когда сыт, а вам всегда мало. Тигр признает разницу между собой и теми, кто умеет говорить, вы же не понимаете разницы даже между собой и нами, тоже людьми. Вы мудры и велики, но всегда будете глупцами.

Бабалачи вскинул руки, потревожив дремлющее облако дыма над головой, и хлопнул ладонями о хлипкий пол по обе стороны от вытянутых ног. Вся хижина заходила ходуном. Лингард с интересом посмотрел на взволнованного малайца.

– Апа, апа, в чем дело? – примирительно пробормотал капитан. – Я кого-нибудь здесь убил? Где мои пушки? Что я такого сделал? Кого-нибудь съел?

Бабалачи успокоился и заговорил с заученной вежливостью.

– Вы, туан, человек моря и больше похожи на нас. Поэтому я говорю с вами от сердца. Вот только море оказалось сильнее, чем Раджа Лаут.

– Ты и об этом знаешь? – спросил уязвленный Лингард.

– Хай! Мы слышали о вашем корабле. Некоторые радовались. Но не я. Вы настоящий человек среди белых шайтанов.

– Трима касси! За это спасибо, – буркнул Лингард.

Бабалачи с робкой улыбкой потупил взгляд, но лицо его вдруг омрачилось, и он возобновил разговор скорбным тоном:

– Если бы вы явились днем раньше, туан, то увидели бы, как умирает ваш враг. Он умирал нищим, слепым и несчастным, у него не осталось сыновей, способных выкопать для него могилу и рассказать о его мудрости и отваге. Да, вы бы увидели, как человек, с которым вы много лет назад дрались в проливе Каримата, умирает в полном одиночестве, за исключением единственного друга. Вы были бы довольны.

– Нет, я бы даже не вспомнил его, не назови ты сейчас его имени. Вы нас не понимаете. Мы сражаемся, побеждаем и забываем.

– Истинно, истинно, – с вежливой иронией сказал Бабалачи. – Вы, белые, так великодушны, что вам недосуг запоминать своих врагов. Нет-нет! Вы к нам настолько милостивы, что для памяти не остается места. О, как вы добры и велики! Вот только сдается мне, что в кругу своих вы ничего не забываете. Не так ли, туан?

Лингард не ответил и только едва заметно повел плечами. Он положил ружье на колени и рассеянно взглянул на кремневый замок.