Изгнанник. Каприз Олмейера

– Хай! – поддакнул Бабалачи. – Ружье досталось мне еще в молодости от купца с островов Ару, с большим брюхом и громким голосом. Смелый был человек! Когда однажды серым утром мы встретили его проа, он стоял на корме, покрикивал на своих людей и пальнул по нам из этого ружья. Только раз и успел выстрелить! – Бабалачи замолчал, усмехнулся и тихим, мечтательным тоном продолжил: – Мы налетели серым утром, бесшумно, сорок человек на быстроходных проа, какие делают в Сулу, а когда солнце поднялось досюда, – он поднял руку на три фута над полом, – когда солнце еще не взошло полностью, туан, дело было сделано, и рыбу в море ждал большой пир.

– Ну да, ну да… – пробормотал Лингард, медленно покачивая головой. – Понятно. С таким уходом оно у тебя совсем заржавеет.

Он отпустил ружье между коленями, позволив ему упасть на пол, а сам отклонился назад, прислонившись затылком к стене хижины и сложив руки на груди.

– Доброе оружие, – продолжал Бабалачи. – Бьет далеко и метко. Лучше, чем это.

Он осторожно коснулся кончиками пальцев рукояти револьвера, торчавшей из правого кармана Лингарда.

– Руки прочь! – беззлобно осадил его капитан, не сделав ни малейшего движения.

Бабалачи с улыбкой отодвинулся чуть дальше.

Некоторое время они сидели, не нарушая молчания. Лингард, откинув голову назад, наблюдал из-под полуприкрытых век, как Бабалачи что-то чертит пальцем на полу. Снаружи доносилась болтовня и смех Али и гребцов, сидящих у костра, который они развели на большом безлюдном дворе.

– Ну так что насчет белого человека? – спокойно спросил Лингард.

Бабалачи, как будто не расслышав вопроса, продолжал рисовать на полу замысловатые линии. Лингард, не шевелясь, ждал. Наконец, малаец поднял голову и с отсутствующим видом пробормотал:

– Хай! Белый… Я его знаю. Что один, что другой… – с неожиданным оживлением спросил: – Туан, ведь вы человек моря?

– Ты же меня знаешь. Зачем спрашиваешь? – тихо ответил Лингард.

– Да. Вы человек моря – как все мы. Настоящий оранг-лаут, не то что другие белые люди.

– Я такой же, как все белые, и не люблю тратить много слов, когда все и так понятно. Я приехал, чтобы встретиться с белым человеком, который помог Лакамбе свергнуть моего друга Паталоло. Покажи мне, где живет этот белый: я хочу, чтобы он меня выслушал.

– Только выслушал? Туан, зачем торопиться! Ночь длинна, а смерть быстра на руку. Вам ли это не знать – человеку, погубившему стольких моих сородичей? Много лет назад я вступил с вами в бой с оружием в руках. Вы не помните? Это было в проливе Каримата, далеко отсюда.

– Я не могу помнить каждого бродягу, мешавшегося у меня под ногами, – без тени иронии возразил Лингард.

– Хай! Хай! – продолжил Бабалачи все тем же ровным, мечтательным тоном. – Много лет назад. Тогда все это… – Он вдруг глянул на бороду Лингарда и покрутил пальцами под своим безволосым подбородком. – …сверкало, как золото на солнце, а сейчас превратилось в пену сердитого моря.

– Возможно, возможно, – терпеливо ответил Лингард, едва слышным вздохом непроизвольно отдавая дань памяти о былых временах, пробужденной словами Бабалачи.

Он прожил среди малайцев достаточно долго, чтобы крайняя медлительность и лукавство, свойственные их мыслительному процессу, перестали его раздражать. Лингард был готов если не слушать Бабалачи, то хотя бы не перебивать. Было ясно, что малаец хочет что-то сказать, и капитан надеялся уловить в его словах лучик света среди непроницаемой тьмы необъяснимого предательства, способный четко высветить – хотя бы на секунду – истинное лицо человека, которому он должен будет вынести справедливый приговор. Исключительно справедливый! Мысли о таких бессмысленных вещах, как месть, его не посещали. Нет, только справедливость! Торжество справедливости – его задача, и выполнять ее придется своими руками. Он не хотел сейчас об этом думать. Ему, как и Бабалачи, казалось, что ночь будет длиться долго и он еще успеет выполнить свою миссию. Однако Лингард до сих пор не определился с ее характером и теперь сидел очень тихо, намеренно тянул время, изнывая под жутким бременем своего решения. Что толку раздумывать о нем? Оно принято бесповоротно, и скоро наступит время его исполнить. Однако воспоминания отказывались ему подчиняться, они осаждали его в вонючей хижине под монотонную речь Бабалачи, на чьем делано невозмутимом лице шевелились одни губы. Быстрый поток воспоминаний швырял Лингарда туда-сюда, как сорванный с якоря корабль. Уши еще слышали вкрадчивый шелест слов, но мысли были далеко: то погружались в былой азарт и борьбу в проливе Каримата, то возвращались к тому моменту, когда его подвело знание людей, постигла роковая слепота, побудившая много лет назад спасти в семарангском порту изголодавшегося мальчишку, сбежавшего с голландского корабля. Как он его любил: за неустрашимость, нахрапистость, желание идти до конца, надменное добродушие, болтливое хвастовство – за те самые пороки, в которых, как в себе самом, видел множество достоинств.