Изгнанник. Каприз Олмейера

– Ты останешься здесь, – продолжил Лингард с угрюмой неторопливостью. – Тебя нельзя выпускать к людям. Кто способен предположить, угадать, вообразить, что скрывается в твоей душе? Даже я не смог! Я буду держать тебя здесь. Если тебя выпустить, ты вернешься к доверчивым людям, будешь опять лгать, красть, жульничать ради жалких грошей или какой-нибудь женщины. Я не собираюсь тебя убивать, хотя так было бы надежнее. Но я не стану. Не жди, что я тебя прощу. Для прощения требуется сначала разозлиться, возненавидеть, а у меня не осталось никаких чувств: ни гнева, ни презрения, ни разочарования. Для меня ты больше не тот Виллемс, с которым я сдружился, кому помогал и в радости, и в горе, кого высоко ценил. Ты не человек, которого можно уничтожить или простить. Ты горький осадок, бесплотная мысль, которую нельзя высказать вслух. Ты мой позор.

Лингард замолчал и посмотрел по сторонам. До чего же темно! Как будто из мира, не дожидаясь его конца, уходит свет, а воздух исчез и того быстрее.

– Разумеется, – продолжал он, – я позабочусь, чтобы ты не умер с голоду.

– Уж не хотите ли вы сказать, что я обречен жить в этом месте, капитан Лингард? – спросил Виллемс деревянным голосом.

– Разве я когда-нибудь говорю не то, что думаю? Ты сам сказал, что не желаешь здесь умереть. Ну так живи… пока не передумаешь, – добавил он, будто высказывая вслух неожиданно появившуюся мысль.

Пристально глянув на Виллемса, он покачал головой:

– Ты один. Тебе никто и ничто не поможет. Никто и не станет. Ты не белый и не темнокожий. Твоя шкура не имеет цвета, у тебя нет сердца. Твои сообщники отказались от тебя, отдав мне, потому что со мной пока еще вынуждены считаться. Ты здесь один, ты и эта женщина. Говоришь, что все делал ради нее? Что ж, теперь она твоя.

Виллемс что-то промямлил и запустил руки в волосы, да так и остался стоять, не меняя позы. Наблюдавшая за ним Аисса повернулась к Лингарду.

– Что вы ему сказали, Раджа Лаут? – воскликнула она.

Ее растрепанные волосы зашевелились, кусты на берегу реки дрогнули, большое дерево, под которым они стояли, кивнуло, вдруг зашуршав листьями, словно внезапно оторванное от неспокойного сна. Пахнуло горячим, обжигающим воздухом, над головой клубилась колышущаяся, непроницаемая пелена туч, за которой, как в неспокойном море, казалось, ворочалось какое-то неведомое чудовище.

С жалостью посмотрев на женщину, Лингард ответил:

– Я сказал ему, что он будет жить здесь всю оставшуюся жизнь. С тобой.

Солнце погасло за тучами, как догорающая свеча. В удушающей мгле три человеческие фигуры выглядели бесцветными и напоминали тени, словно окутанные темным перегретым паром. Аисса посмотрела на Виллемса, неподвижно, словно окаменевший, стоявшего, запустив в волосы руки. Повернувшись к Лингарду, она крикнула:

– Вы лжете! Лжете! Как все белые. Вы все лгуны. Вы, кого унизил Абдулла… Вы лжете!

Ее слова, резкие, ядовитые, выталкивало наружу тайное презрение, жгучее желание уязвить, невзирая на последствия, безудержное женское стремление любой ценой причинить боль, хотя бы и звуком своего голоса, лишь бы выплеснуть накопившийся в сердце яд ненависти.

Виллемс опустил руки и что-то промямлил. Лингард невольно оборотил к нему ухо и расслышал нечто похожее на «вот, значит, как», потом еще бормотание и, наконец, вздох.

– Для остального мира, – сказал Лингард, так и не дождавшись внятного ответа, – ты мертв. Никто больше не будет тыкать мне в лицо твоей подлостью, никто больше не сможет указать на тебя и заявить: «Вон идет тот мерзавец, которого пригрел Лингард». Считай, что ты здесь похоронен.

– И вы думаете, что я здесь останусь? Послушаюсь вас? – вспыхнул Виллемс, заново обретя дар речи.

– Не обязательно оставаться прямо здесь, – сухо поправил Лингард. – Есть еще лес. Ты можешь уплыть. Пятнадцать миль вверх по реке или сорок – вниз. В одном конце тебя ждет встреча с Олмейером, в другом – с океаном. Выбирай.

Лингард нерадостно усмехнулся и, посерьезнев, добавил:

– Но есть и другой выход.

– Если вы намерены обречь мою душу на вечное проклятие, подтолкнув меня к самоубийству, то у вас ничего не выйдет, – возбужденно воскликнул Виллемс. – Я буду жить. Буду каяться. Возможно, убегу. Заберите от меня эту женщину! Грех – это она.

Искривленное огненное жало надвое разорвало далекий темный горизонт, озарило сумрачную землю ослепительным, зловещим светом. Где-то вдали зарокотал гром – голос исполина, бормочущего угрозы.

– Мне плевать, что ты будешь делать, – сказал Лингард, – однако могу сказать, что твоя жизнь и ломаного гроша не стоит без этой женщины. Тут есть один малый, кто… Да и сам Абдулла не станет церемониться. Подумай об этом! К тому же она тебя не отпустит.

Лингард, еще не договорив, двинулся в направлении маленькой калитки. Не оглядываясь, он почувствовал, что Виллемс идет за ним как привязанный. Когда капитан перешел в большой двор, он услышал за спиной его голос.

– Пожалуй, она была права. Мне следовало вас застрелить. Хуже бы не стало.