Изгнанник. Каприз Олмейера

Река потемнела, темный силуэт одинокой шхуны изящно покоился на поверхности воды, две стройные тонкие мачты прямыми линиями упирались в небо. Вечерние тени выползали из леса, перелезая с ветки на ветку, длинные солнечные лучи золотили макушки деревьев, подсвечивали нагромождения облаков, придавая им торжественный, пламенеющий вид, наполняли их последним светом дня. Внезапно свет погас, словно утонул в безбрежной голубой пустоте неба. Солнце зашло. Лес немедленно превратился в непроницаемую и бесформенную темную стену. Поверх деревьев у края блуждающих облаков робко мигала одинокая звезда, то и дело заслоняемая невидимыми, поднимавшимися с земли потоками испарений.

Олмейер ничего не мог поделать с поселившейся в груди тоской. Он слышал, как Али накрывает стол для ужина, и с настороженным вниманием прислушивался к вызванному действиями слуги шуму – звону стекла, стуку ножей и вилок. Али вышел. Сейчас он снова вернется, позовет за стол. Олмейер, несмотря на тяжесть мыслей, ждал момента, когда будут произнесены знакомые слова. И слуга действительно старательно и отчетливо выговорил по-английски:

– Готово, сэр!

– Хорошо, – буркнул Олмейер.

Он все еще был погружен в мысли и стоял спиной к столу, на который Али поставил зажженную лампу. Олмейер думал: «Где сейчас Лингард? Вероятно, на полпути отсюда к морю, на корабле Абдуллы. Вернется дня через три, а может, и быстрее. А что потом? Потом шхуне придется покинуть реку, и они с Лингардом останутся здесь одни с постоянной мыслью об этом мерзавце, что живет у них под боком! Надо же было такое придумать – оставить его в этом месте до конца жизни. До конца жизни! Да и что это означало? Год? Десять лет? Какая нелепость – держать его здесь десять или даже двадцать лет! Шельмец запросто мог протянуть и больше двадцати лет. И все это время его придется сторожить, кормить, обслуживать. Один Лингард мог такое придумать. Двадцать лет! Ну уж нет! Через десять лет они накопят состояние и уедут. Сначала в Батавию, – да, в Батавию – а уж оттуда в Европу. Лингард, скорее всего, захочет вернуться в Англию. А Виллемса здесь оставит? На кого он будет похож через десять лет? Одряхлеет поди. Да и черт с ним. Нине исполнится пятнадцать. Она станет богатой прелестной барышней, да и сам он будет еще не так стар.

Олмейер улыбнулся в темноту.

Да-да, богатой! А как же еще! Капитан Лингард смекалистый мужик, денег у него и сейчас немало. Они и так уже богаты, но этого мало. Определенно мало. Деньги идут к деньгам. Золото – хорошая мысль. Замечательная! Капитан Лингард удивительный человек. Раз обещал, что в верховьях реки есть золото, значит, оно там есть. Он не бросает слов на ветер, но иногда его посещают странные фантазии. Хотя бы с тем же Виллемсом. На кой ляд оставлять его в живых? Зачем?

– Вот же прохвост, – пробормотал Олмейер.

– Макан туан! – неожиданно крикнул Али громким приглушенным голосом.

Олмейер подошел к столу, сел – встревоженное лицо окунулось в круг света, отбрасываемый лампой с абажуром, – и рассеянно принялся жевать.

Нет, Лингард именно тот человек, за кого следовало держаться: никогда не унывает, ловок, находчив. Как быстро он наметил новое будущее, после того как предательство Виллемса подорвало их положение в Самбире! Оно и сейчас не так еще плохо. Каким безоговорочным уважением пользовался Лингард у всех этих людей – арабов, малайцев и прочих. Ах как приятно называть такого человека отцом. Интересно, сколько денег у старика на самом деле? Ходят разные слухи. Люди, конечно, преувеличивают, но если хотя бы половина из того, что говорят, правда, то…

Закинув голову, Олмейер осушил бокал и вернулся к мыслям.

Если бы этот Виллемс зашел с правильного козыря, держался за старика, то сейчас сидел бы здесь вместо него, Олмейера, женатый на приемной дочери Лингарда, и будущее его было бы обеспечено.

– Ур… род! – прорычал Олмейер с набитым ртом.

Али стоял неподвижно, с бесстрастным лицом, его взгляд терялся в ночи, обступившей маленький освещенный круг со столом, стеклянной посудой, бутылкой и головой Олмейера, мерно двигавшей челюстями над тарелкой.