Изгнанник вечности

— О, из камня — да. Нет времени. Но глиной иногда забавляюсь — она помогает собрать мысли, даже если просто мнешь ее бесцельно в руках…

— Не бросай. Пусть хоть что-то тешит душу. Когда вы уезжаете?

— Завтра. Я нарочно пришел так, чтобы у вас не было времени передумать, если согласитесь. Я позову помощников, они все запакуют и быстро перенесут на корабль, а сами мы полетим на орэмашине.

— Нет, прости… Жаль тебя разочаровывать, но мы уж как-нибудь тут… А тетка Ормоны что же — поедет? Жива она?

— Я не нашел ее. Соседи говорят, что она куда-то уехала, но не знают куда… А еще у многих ори в Эйсетти сыновья на войне, и они отказываются ехать, хотят дождаться мальчишек на Оритане.

Старик покачал головой и присел на скамью у входа:

— Всё перевернулось… К сыну покойного Корэя заходил?

— Да. Мы были у них с Паскомом. Учи… советник хотел забрать отсюда их, а главное Фирэ — это брат одного нашего гвардейца, но господин Кронодан и его жена в один голос отказались: мальчик сейчас служит где-то на Полуострове Крушения близ Рэйодэна.

— Сколько ж ему, если служит?

— Не уточнял. Семнадцать, восемнадцать… Молодой, в общем.

— Молодой…

Тут больная зашевелилась, выходя из сна. Сетен сбросил плащ на пол и встал у изголовья на колени, чтобы видеть ее лицо вблизи. Непонятная судорога прокатилась у него от подбородка ко лбу — в точности как там, на корабле, когда он был рядом с истинной попутчицей и чувствовал себя как после волшебного сна о мече — сказочно богатым и не по-земному счастливым…

Старуха раскрыла ввалившиеся глаза и уставилась на него. Запавшие синеватые губы ее растворились, и она хрипло каркнула:

— Кто вы?!

— Это Сетен, сын наш, — обреченно махнув рукой, подсказал отец.

Она недоверчиво вперилась в лицо гостя:

— Сетен?!

— Да, мам, — ответил Тессетен.

Услышав его голос, нисколько не изменившийся за много лет, старуха чуть-чуть успокоилась:

— Ты, видно, снишься мне теперь. Я всегда мечтала, чтобы ты был таким, и потому ты мне таким и снишься… Я, мой мальчик, в плену у этого тела, если его можно назвать телом.

Речь ее становилась все более внятной и последовательной, а болезнь будто бы попятилась, и вот уже черты прежней красавицы проступили на бледном лице, только волосы по-прежнему седы да голос надтреснутый, старушечий…

С удивлением следил за нею муж. Давно она не приходила в себя так надолго…

Они говорили о том, о сем, но Сетен все не решался сказать про отъезд, зная, что отцу это может не понравиться.

— Мне часто снится твоя жена, — вздохнула старуха. — Она стоит у меня в ногах и смотрит, смотрит. Мне так жаль ее…

— Жаль? — удивился Тессетен, подумав, что ослышался. — Жаль Ормону?

— А! Не твоего ума это дело. Не говорит — значит, не хочет. Вот твой отец знает обо мне всё — и что хорошего? — она полушепотом рассмеялась. — Мужчина не должен знать, что творится у его жены в потрохах, иначе это уже не муж, а сиделка…

Отец пожал плечами, соглашаясь, но не издал ни звука.

— Мам, о чем вы говорите?

Она вяло махнула рукой и тут же уронила сухую кисть обратно на одеяло, оглаживая и перебирая ткань, словно на ней выросли волосы.

— Ты только попроси Ормону, когда приедешь туда — пускай она меня отпустит. Я знаю, она привязана к нам с тобой, ко всему, что связано с тобой, и потому держит меня тут и не позволяет уйти… Но я устала. Не надо больше этого. Ты ей скажи. Просто скажи.

Тессетен растерянно обернулся к отцу за подсказкой, и тот покрутил рукою вокруг головы.

Голос матери стал слабеть, речь — путаться, и вскоре больная снова заснула.

— Вот так чаще всего и бывает, — полушепотом сказал старик, прикрывая дверь, когда они вышли. — Всё-то ей мерещится, что Ормона на нее смотрит и смотрит. Заставила убрать зеркала — не хочу, говорит, чтобы она еще и на меня жертвовала. Выдумала себе что-то и чудит… Тяжело с нею стало. Было нелегко, а стало еще хуже.

Но Сетен все же не мог расстаться с мыслью, что слова матери не лишены основания, какими бы странными ни казались те речи.

Они проговорили до глубокой ночи, пока в доме не стало темно на те несколько летних часов, которые отводил Оритан своим жителям на отдых.

— Обычно я не включаю свет после заката, — признался отец. — Ни к чему дразнить габ-шостеров — их теперь знаешь сколько развелось! Да и свечи нынче — удовольствие дорогое.

— У вас еще есть время передумать и поехать со мной.

— Оставь. Пусть все идет своим чередом. Наше время закончилось — начинается что-то новое, грядет незнакомое…

— …в лязге металла… — задумчиво договорил Тессетен, глядя на ветхие окна комнаты. — Отец, они собираются использовать ракеты распада против Ариноры.

Старик посуровел:

— Всё вернется к истокам. Мы сотрем самих себя, и нам придется всё начинать заново.

— Видимо, так… Видимо — так…

Глава четырнадцатая, выясняющая, приходят беды от разума или все же от его отсутствия