Изгнанники, или Топ и Харри

В стойбище юного охотника и его трофей почтительно приветствовали старейшины и шаман племени, а вождь мирного времени, оказав ему все знаки гостеприимства, радушно пригласил в свой вигвам. Один из мальчиков взял на себя заботу о Харкином коне. Гризли остался лежать посреди стойбища на сшитом из бизоньих шкур полотнище. Трое юношей охраняли его, отгоняя собак, облаивавших мертвого хищника и жадно скаливших зубы. Убитому медведю индейцы оказывали такие же почести, как и убитому храброму врагу.

Харка впервые за многие годы оказался в индейском стойбище и в первый раз за много дней в отапливаемом огнем жилище. Над очагом висел котел, в котором кипела мясная похлебка, распространяя аппетитный запах. Поставив перед гостями миски с похлебкой, жена вождя начала жарить на вертеле мясо косули. Харка, не смущаясь, жадно принялся за еду: он знал, что и сам скоро сможет угостить своих хозяев медвежатиной, и прежде всего необыкновенно вкусными жареными медвежьими лапами. От огня исходило приятное тепло.

На языке жестов и знаков Харке сообщили, что один из обычаев апсароке – танец в честь медведя для умиротворения его духа и что воины совершат его на следующий день. Харка дал понять своим гостеприимным хозяевам, что такой обычай есть и у дакота и что он, победивший медведя, тоже не может не желать умиротворения духа гризли, но принять участия в священном танце не может, так как еще не стал воином.

Это ему пришлось повторить дважды, поскольку присутствующие решили, что неправильно его поняли. Он казался старше, чем был. Вероятно, мужчины подумали, что ему уже двадцать четыре или двадцать пять лет, ведь его отваге и ловкости мог бы позавидовать и воин. Вождь и шаман переглянулись. Затем шаман объявил, что завтра утром он сообщит, согласны ли духи с тем, чтобы в танце принял участие охотник, еще не посвященный в воины.

Когда гости удалились и в вигваме воцарился покой, Харке отвели превосходное место для отдыха со множеством одеял, хотя ему достаточно было и одного. Чуть позже его навестили спасенная им девочка с матерью. Мать оказалась дочерью вождя мирного времени. Она пообещала Харке, что изготовит для него из когтей и зубов медведя ожерелье, которое не только служит знаком победителя и символом охотничьей доблести, но, кроме того, обладает свойством умножать силы.

Ночью у счастливого охотника еще болели шея и плечо. Он спал, но ему снился медведь, и, проснувшись, он даже удивился, что гризли не стоит перед ним. Утром он рассказал об этом у очага. Его выслушали отчасти с улыбками, отчасти с суеверным страхом. Обо всем сообщили шаману. Тот заявил, что знал о сновидениях гостя, в чем Харка, однако, про себя усомнился. По мнению шамана, дух медведя сам приходил, чтобы потребовать участия своего победителя в танце. Таким образом, вопрос был решен. Для Харки Ночного Ока участие в танце было очень почетно, но и очень утомительно. Один из воинов дал ему необыкновенно красивую шкуру гризли, чтобы он мог обрядиться медведем. В танце, который исполнялся на площади и длился несколько часов, участвовали десять воинов. Они двигались, подражая медведю, рычали.

Харка прекрасно умел изображать медведя, повторять его неуклюжие, а иногда и резкие, устрашающие движения, рычать по-медвежьи. В медвежьей шкуре он был так похож на настоящего гризли, что все, особенно дети, смотрели на него со страхом и с благоговением, решив, что на него снизошел дух медведя.

Около полудня шаман приказал закончить танец. Воины в изнеможении сбросили шкуры. Мертвый гризли, вокруг окровавленной морды которого роились мухи, был примирен с людьми. Харка вымылся в ручье, растираясь песком, и устроился в вигваме, чтобы покурить. Боль в шее и плече была уже почти невыносима, но он ни за что не признался бы в этом. Танец оказался гораздо утомительней, чем охота. И все же Харка испытывал какое-то необъяснимое удовлетворение от сознания того, что убил медведя совсем не так, как белые люди убивают свинью или в течение десяти минут отстреливают из своих многозарядных винтовок около пятидесяти бизонов. Почести, воздаваемые убитому зверю, отражали неосознанное, но глубокое благоговение перед этой мощной формой жизни. Харку, считавшего себя одним из Сыновей Большой Медведицы, медведь занимал гораздо больше, чем мысли о врагах, которых он без особого труда и риска заколол и скальпировал там, в лагере у железной дороги с его нелепой жизнью, полной беззакония и бестолковой суеты. Он не испытывал ни малейшего желания заботиться о примирении их духа – пусть себе преследуют его, если им так хочется; он их не боится.