Изгнанники, или Топ и Харри

Харка не шелохнулся, и, хотя он смертельно устал, он не мог позволить себе заснуть до возвращения отца. Вместе со шкурами и провиантом Маттотаупа вынес из пещеры и бобровую куртку Харки, его лук и револьвер. Юноша скользнул в куртку и закрепил на себе оружие.

– Выедем, как только стемнеет, – сказал Маттотаупа Джиму.

Белый уже снова открыл глаза, но взгляд его был опущен. Индейцу он ответил слабым кивком.

– Я пока постерегу коней, – продолжал Маттотаупа. – Нам не хватало только гоняться за ними, если они убегут.

– Отпусти меня к коням, – попросился Харка.

– Ты устал и можешь заснуть.

– Отпусти меня стеречь коней, отец.

Маттотаупа удивился его необычной настойчивости. Опытным взглядом он видел полное изнеможение мальчика; он знал, что в таком состоянии Харка может заснуть и на посту. Но истинной причины, почему Харка не хочет остаться наедине с Джимом и спать с полным на то правом, Маттотаупа не мог себе представить. Харка и сам знал, что непременно заснет, потому и не желал оставаться с Джимом. Даже на час он не хотел оказаться беззащитным во власти этого человека, пусть и раненого. Поскольку отец не ответил ему определенным отказом, Харка молчком прихватил с собой, помимо расписного легкого одеяла, еще одну шкуру из запасов Маттотаупы, спустился с помощью отца на лассо со скалы и побежал по склону вниз к поляне, где стояли рядом два мустанга. Пастись они уже перестали.

Харка нашел себе укромное местечко, завернулся в одеяло и сразу заснул. Это было в первый и в последний раз в его жизни, чтобы он заснул в дозоре. Но он не видел для себя другого выхода.

Когда стемнело и над заснеженной землей зажглись звезды, Маттотаупа спустился от пещеры в лес, чтобы забрать коней и Харку. Он ожидал застать мальчика спящим и не намеревался проронить на этот счет ни слова. Он собирался просто его разбудить. Сам факт, что его застали спящим на посту, задел бы Харку и без всяких слов. Маттотаупа знал честолюбие своего сына. Одаренному отличными физическими и умственными данными и хорошо воспитанному Харке не составляло труда играть среди ровесников первую роль и даже опережать старших. Отец поощрял его честолюбие и опоздал снова его окоротить. Из-за несоответствия между выдающимися личными качествами и тем презрением, которое доставалось безродному, честолюбие Харки зашло еще дальше, и как раз этому-то Маттотаупа приписал желание Харки отправиться в дозор. Но когда отец пришел на поляну, Харка не спал, а сидел на шкурах и стерег лошадей. Мустанги ведь почуяли приближение Маттотаупы и вовремя разбудили спящего.

Общими силами индейцы спустили Джима со скалы на своих лассо, завернув его в одеяло. Маттотаупа отнес его к мустангам и погрузил на своего коня, которого потом повел в поводу. Харку он выслал на его Чалом вперед на разведку.

Все трое вышли из леса незамеченными в прерию, где использовали для прикрытия холмы и низины. Скрыть свои следы они теперь уже не могли. Кони оставляли их в снегу. Белый покров был не очень толстым, а поскольку в последние дни свежих снегопадов не было, поверхность затвердела в ледяную корку. Пешего индейца эта корка могла бы выдержать, но конские копыта проваливались насквозь.

Харка, объезжая разведкой окрестности на своем Чалом, овеваемый ночными зимними ветрами, внимательно осматривался. Но мысли его вновь и вновь возвращались к таинственному реву, который слышали как он с отцом, так и Джим – совсем в другом месте. Припасы и постель, с которой тяжело раненный Джим от испуга уполз, Маттотаупа позднее нашел целыми и невредимыми, иначе бы сказал что-нибудь. Харка продолжал размышлять. А где же находились все эти вещи предыдущей ночью, когда он проник в эту пещеру? По эту сторону от водопада их не было. Иначе бы он их заметил, и это бы его вовремя насторожило. Значит, Маттотаупа и Джим размещали свое логово по ту сторону воды. И только когда Джим был ранен, Маттотаупа перенес одеяла и провиант к выходу. Это казалось ясным. Но почему Джим в ту ночь, когда столкнулся с Харкой, не имел при себе револьвера? Ведь для белых револьвер – оружие, с которым они никогда не расстаются. Если Джим отдалился от лагеря, не взяв с собой револьвер, он замышлял что-то такое, в чем револьвер был бы ему помехой. Этот вопрос оставался открытым и вызывал в Харке снова и снова неопределенное подозрение.

Джим никак не мог знать, что Маттотаупа и Харка были внутри горы и тоже слышали устрашающее рычание. Об этом отец и сын условились. Тот ужас, какой Харка испытал внутри горы, когда раздался этот могучий и враждебный рев, уже немного утих в воспоминаниях юного индейца, превратившись в благоговение перед силой, хранившей тайну горы и нагнавшей страху даже на Джима. Древняя легенда о Большой Медведице издавна была знакома Харке по рассказам Унчиды и шамана племени. Но теперь она превратилась для него в реальность. Он был не только сын Маттотаупы. Он чувствовал себя еще и сыном Большой Медведицы и был перед ней в долгу.