Изгои

– Папа злится, что я пообещала журналистам, что познакомлю их со своей семьей и расскажу, как нам живется, – уже спокойным голосом обратилась она ко мне. Иффа почувствовала, что перегнула палку и начала говорить с отцом непозволительным тоном. Я заметила легкую панику в ее взгляде.

– Я сейчас с тобой говорю не об этом, а о том, что ты пропускаешь школу. С кем ты там гуляешь, Иффа? Отвечай!

Отец всплеснул руками и дернул Иффу за плечо, чтобы она посмотрела на него.

– Ты хочешь, чтобы в лагере пошли разговоры? Хочешь унизить нашу семью?

– Нет, – резко ответила Иффа. Ее плечи задрожали, но она пока не плакала.

– Я даю тебе слишком много свободы, дочка. Непозволительно много.

Иффа вздернула подбородок и повела плечами, но ничего не ответила.

– Ко мне тоже сегодня подходили журналисты, – пытаясь перевести тему, сказала я.

– Что они хотели?

– Купить сладости.

– И все?

Я помедлила, прежде чем ответить:

– Спрашивали о семье.

– И что ты ответила? – нетерпеливо перебила Иффа. – Ты можешь давать больше информации? Из тебя все нужно клешнями вытаскивать.

– Ты сейчас не имеешь право голоса, – произнес отец, строго посмотрев на Иффу. Она сжалась под его взглядом и будто бы чуть не заплакала.

– Ничего не ответила. Они могут придти завтра.

Отец кивнул головой, некоторое время глядел куда-то, словно выискивая этих журналистов, потом кивнул еще раз, уже своим мыслям, и ответил:

– Хорошо. Приведешь их ко мне, пусть они разговаривают со мной, а не с вами, – он покачал головой, возвращаясь домой. – Моду взяли, эти европейцы, лезть к незамужним девушкам. Это им не Европа.

Я хотела пойти следом за отцом, но Иффа остановила меня, взяв под локоть. Я услышала ее возбужденный, злой голосок над ухом:

– Эти противные мальчишки за мной шпионили! Они шпионили за мной, Джанан!

– Успокойся, я тебя тоже видела. Ты не слишком скрывалась. Странно, что папа раньше этого не узнал.

– Странно не это, а то, что ему рассказали Али и Идрис, а не ты! – Иффа в раздражении скривила губы, но тут же все ее раздражение будто бы растворилось, и она сгорбилась и опустила голову.

– Я хочу домой, Джанан, – еле слышно произнесла Иффа.

– Мы и так дома.

– Неправда! – она тряхнула головой, всем своим видом показывая несогласие.

– Пока мы не вернемся в Сирию, лагерь – наш дом.

– Ты хоть сама веришь в то, что говоришь? – в миллионный раз Иффа посмотрела на меня как на чужого человека, и в ее взгляде, как и прежде, угадывалось разочарование. Наверное, в эти моменты она думала о том, какие мы с ней разные люди.

– У меня болит желудок от этой еды. Я больше не могу есть эту ерунду. Это даже не каша! Ибрагим говорит, что увезет меня в Европу. Там можно жить за счет пособия для беженцев и не нужно работать. Там нет войны, Джанан. Там можно говорить все что угодно и одеваться как угодно! Там нет войны, там безопасно! – Иффа схватила меня за рукав и во время того, как говорила, все тянула к себе, будто уговаривая и успокаивая нас двоих одновременно. Но я не слушала ее. Мужское, чужое имя, так неожиданно прозвучавшее, окотило меня волной дурного предчувствия.

– Что за Ибрагим? – я не узнала свой холодный, даже ледяной голос.

Иффа в ответ лишь махнула рукой, словно это не имело никакого значения, и снова заговорила о Европе. Ее прервала Рашида, позвавшая нас на ужин.

Тильман держал фотоаппарат с огромным объективом и что-то внимательно рассматривал на экране, время от времени заглядывая в видоискатель. Костя разговаривал с отцом, попутно прохаживаясь мимо товара электроники, словно и в них была заключена частичка нашей истории.

Я подошла ближе к отцу, не смея перебивать его, и ждала, пока он не замолк, вопросительно взглянув на меня.

– Мне можно идти?

– Да, конечно, – отец поцеловал меня в лоб и снова повернулся к журналисту, чтобы продолжить рассказ. Его хроника была намного короче той, что я успела рассказать вам. Забавно, как отличается одна и та же история, пропущенная сквозь разные призмы человеческих сердец и воспоминаний.

– Ты уходишь? – фотоаппарат был забыт, и бесхозно висел на ремне у Тильмана на груди.

– Да, – улыбнулась я.

–Ты будешь сегодня работать до вечера?

Волнение скрутило желудок в тугой узел, задрожали колени, и сердце ускорило ход. Тильман хотел придти ко мне, и это меня так напугало, что я выпалила, резче, чем того хотела:

– Нет.

Я отвернулась и, ускорив шаг, пошла прочь. Спина горела от взгляда немца, который, возможно, и не смотрел мне вслед.

Волнуясь, что придет Тильман, я засобиралась раньше обычного. Солнце только начало склоняться, с каждой минутой рыжея и краснея, и выжигая голубой оттенок неба до бесцветного.

– Мне все-таки кажется, что ты меня боишься.

Я вздрогнула и обернулась, задев стол бедром. Несколько кусочков пахлавы упало на землю.

– Прости, – по-немецки выпалил Тильман и тут же добавил по-арабски: – Я оплачу.

– Не нужно, – мой голос снова прозвучал резко и даже возмущенно. Я злилась, что так глупо себя вела, и что руки мои дрожали.

– Значит, та язвительная девочка твоя сестра, да? Иффа, кажется.