Изгои

Прислушиваясь к завываниям, стонам пустыни, я вдруг вспомнила слова Рашиды, и страх и сожаление стиснули мне горло.

"Эта война – середина пустой луны, и мы будем погребены ее смертельными песчаными объятиями", – сказала она мне. Кажется, прошла целая вечность, и это уже другая Джанан слушала ее тогда, не осознавая до конца всю трагичность слов и не улавливая отчаянья в голосе соседки.

Мы продолжали убегать от войны, но она не отпускала нас. Неистовая стрельба, грохот и визг снарядов, тяжелое дыхание смерти, – все это осталось там, в Сирии, но война – это не столько смерть, сколько мучение; это выживание, всяческое лишение всего и всех, вездесущие страх и одиночество. Мы стали отверженными, непринятыми другим миром. Нас не пустили бы в Акабу легально, и мы, точно преступники или дикари, должны были обходить пустыню, скрываясь ото всех.

Мы – просто люди, такие же, как и все остальные, родившиеся в осатаневшие времена, когда человеческая жизнь измеряется прибылью и убытками.

Сегодня сирийские люди невыгодны, а значит, у нас было мало шансов на достойную жизнь, и все-таки мы, подобно утопающим, цеплялись за каждую соломинку, предложенную судьбой.

Европа была этой соломинкой, шансом на счастье. Вот почему мы тогда, усталые и напряженные, ожидали, пока уляжется буря, чтобы затем нарушить закон и нелегально перебраться в Египет. Мы не собирались садиться никому на шею, взрывать вокзалы и убивать, конечно же, нет. Наша семья, как и тысячи других семей, просто хотели нормальной, человеческой жизни.

Разве это так много?

Я успела вздремнуть, когда Муса встал, все такой же хмурый и серьезный, и сказал, что нам следует идти.

Отдохнувшие, мы шли быстрее. Джундуб еле поспевал за нами, его ноги по щиколотку погружались в песок, и он часто падал, повисая на отцовской руке. Чтобы не задерживаться, папа опять понес его на себе.

В какой-то момент мы так близко проходили мимо блокпоста, что я могла разглядеть людей в бронежилетах с автоматами в руках. От их вида стало так страшно, что волосы зашевелились на голове.

Муса пригнулся, словно зверь перед прыжком, и произнес, глядя куда-то в сторону:

– Не отставайте. Они не должны нас заметить.

С каждой минутой звезды тускнели и исчезали на сумеречном небе. На горизонте уже светало. Пахло минералами и пылью, призрачным ароматом нагретых скал еще со вчерашнего дня, когда солнце, ослепляющее и жгучее, стояло в зените.

Наконец, Муса убавил шаг, а затем остановился, вглядываясь вдаль.

– Мы пришли, – точно приговор, произнес он.

Я пригляделась и увидела где-то там, словно мираж, муравьиным роем раскинутые, разбросанные грязно-желтые домики.

Облегчение волной окатило и расслабило все тело, но на смену ему пришел ужас.

– Что если нас поймают? – с паникой подумала я. – А если застрелят, даже ничего не спрашивая? Такое же случалось с другими!

Я взглянула на Иффу, неосознанно ища в ней поддержки. Она безразлично глядела на приближающийся город.

Последние дни Иффа была молчаливой, даже апатичной. Ее взгляд потерял осознанность, и теперь, она будто бы смотрела вглубь себя, о чем-то бесконечно размышляла.

Очень скоро мы уже были на краю Акабы, где стояли только несколько одиноких прямоугольных зданий. Позади нас – опротивевшая пустыня Вади Рам с ее высокими скалами, грозно возвышающимися над городком. Вдалеке виднелось Красное море, в порту стояло несколько крупных грузовых кораблей, которые издалека казались игрушечными.

Когда мы зашли в город, страх немного поутих. Мы послушно следовали за Мусой, проделавшего этот путь уже сотни раз.

Пальмы покачивались от ветра, шепча какие-то таинства природы. Оранжевые огни, освещавшие широкие дороги, постепенно гасли то тут, то там. Было тепло, но от холодных порывов ветра пробирала дрожь.

– Что это за страна? – спросил папа, показывая на противоположный берег залива, где возвышались дома, и были пришвартованы яхты.

– Израиль, – ответил Муса, без интереса взглянув, куда указывал отец. – Это Эйлат, курортный город. Египет левее.

Порт надежно охранялся, но он был билетом в Египет, единственным шансом попасть на ту сторону залива.

Муса велел подождать его на пляже, который был совсем неподалеку от порта, а затем куда-то скрылся, оставив нас наедине с собственными опасениями.

На пляже ветер усилился. Уже поднявшееся солнце скрылось за плотными облаками. Берег выглядел неухожено, песок холодил ноги, казался грязным и был смешан с галькой. Я сняла обувь и зашла в воду намочить ноги. На удивление, она оказалась теплой и была такой чистой, что я могла разглядеть дно на глубине: крупицы песка и разбитые ракушки.

Муса пришел минут через десять. Он провел нас в порт, быстро и уверенно. Все прошло как в тумане: помню лишь внутреннее неистовое напряжение, как сердце билось в груди, и его ритмичное биение ударяло по барабанным перепонкам. Я шла за Мусой и отцом, опасаясь взглянуть в сторону, чувствовала Иффу рядом с собой и, не прекращая, молилась.