Изгои Рюрикова рода

Миронег внезапно и крепко ухватил её за руку, потянул куда-то в бок, затащил под каменные своды высоких ворот и дальше, через мощёный двор на высокую паперть. Тат увидела монаха-черноризца, согбенного старца в высоком клобуке и с деревянным полированным крестом на шее. Он осенил её лоб порывистым жестом, пристально глянул в лицо, но обратился к Миронегу:

– Она согласна?

– Она уже не слышит зова своих богов, – отозвался тот.

– Как можно слышать то, чего нет? – старец печально улыбнулся и повёл их внутрь храма.

Миронег дрожащими, неловкими руками расплел её косы. Тат слышала тихое пение и своё новое имя. Её увеличившееся чрево омыла прохладная, пахнущая смолой вода. На её лоб опускалась невесомая ладонь старца.

– Нарекаю тебя Софией, – говорил он.

– София, – вторили ему голоса из-под лазурного купола.

Тат чудилось, будто новый сын тоже подпевает им. И скорбь её, и горе остались в мраморной чаше, которую Миронег называл купелью. В ней старец омыл её всю. Он лил сладкую воду ей на макушку. Прохладные струйки текли по лицу, будто слёзы, и она ловила их губами.

Когда они с Миронегом снова вышли на паперть, старец не последовал за ними. Тат приостановилась, положила руку на грудь, туда, где находился драгоценный подарок – небольшая, изготовленная из белого металла фигурка распятого. Тат глубоко вздохнула.

– Теперь я отправлюсь в дом каменного кагана, – тихо молвила она.

– Помолишься? – отозвался Миронег.

– Зачем? Я и так слышу его. Он непрестанно говорит со мной. Он… – она запнулась, подыскивая нужное слово.

– …благословляет, – тихо напомнил Миронег.

И снова путь по улицам. Над головами знойное небо, крыши, купола. По обе стороны дороги высокие стены, сложенные из серого камня. В стенах дощатые, щелястые двери – ворота в другие миры. А они всё идут мимо, не пытаясь проникнуть внутрь. Но вот камень кладки сделался белым, над оградами склонились кроны цветущих дерев. Двери перестали им попадаться. Они долго шли вдоль стены, вдыхая аромат цветущих садов в тревожном молчании да тех пор, пока огромная, много выше головы Деяна, ослепительно сверкающая красным металлом дверь не возникла перед их очами. Давешнее смирение истекло из тела Аппо вместе с потом. Он суетился и явно трусил. Тогда она отпустила его и подошла к воротам каменного кагана одна. Положила ладонь на витое кольцо, постучала. Тат ожидала услышать металлический скрежет, но этого не случилась. В высоких воротах открылась небольшая калитка и она бестрепетно глянула в ненавистное лицо. Беловолосый убийца её сына был тут, стоял на посту, подобно цепному псу, что охраняют корчмы русичей.

* * *

– Ты ничего не можешь сделать, колдунья, – проговорил Лауновех. – Его казнят за убийство родовитого отрока.

Женщина смотрела на него неотрывно. Поначалу взгляд её казался рассеянным. Воителю почудилось, будто она нетрезва. Щекотный смешок выскочил из его глотки.

– Утопи тоску в колдовских зельях. Я слышал, в драке с русичами пал твой сын. Мне жаль тебя, колдунья.

Лауновех протянул к ней руку, делая вид, будто намерен погладить по плечу. Она отшатнулась, оскалила зубы, зашипела, забормотала странные слова на чужом, непонятном языке. Лауновех перекрестился, отступил. Женщина умолкла.

– Но-но! – воскликнул он. – Разве не знаешь о последних новостях? Вчера на ипподроме сожгли колдунью. Чернокожую старуху из Магриба. Не желаешь ли и ты взойти на костер? Нет? Тогда оставь свои попытки. Ступай прочь! Ты не можешь помочь мертвецу!

Она молчала, вгрызаясь в рыцаря внимательным взглядом. Шаль соскользнула с её головы, палым листом осыпалась к ногам.

– А ты красива, колдунья! – Лауновех снова протянул руку.

На этот раз она позволила ему прикоснуться к своим волосам. Он сжал в огрубелой горсти шёлковую косу, так пробует купец на торжище тонкие шелка, привезённые из отдалённой страны Син.

Она протянула ему руку раскрытой ладонью вверх.

– Хочешь милостыню?

Она кивнула.

– Приходи вечером ко мне в казарму – получишь всё, что пожелаешь.

Тень улыбки промелькнула по её лицу, но ладонь она не убрала.

– Жадные язычники! – Лауновех снова засмеялся. – Вы, и никто иной, превратили столицу ромеев в вертеп разврата!

Он достал из поясного кошеля мелкую монету и протянул её женщине. Взгляд дикарки прояснился. С ловкостью ярмарочного лицедея она спрятала деньги в складках своей одежды и снова уставила взгляд на Лауновеха.

– Я дам ещё, – пообещал тот. – Я щедр к женщинам, особенно к таким красивым, как ты. Тебе мало? Ох, и жадна ты, дикарка! Не хочешь больше денег? Чего же ты хочешь? Поцелуя?

Он стащил с головы шлем, провёл загрубелой ладонью по светлым слипшимся от пота волосам, склонился к Тат. Женщина проявила покорность, позволила ему пощекотать бородою свою щеку. Она издавала странные, рокочущие звуки, указывая смуглым пальцем на его шелом.

– Не здесь, – прошептал он. – Служба!

Она улыбалась, упрямо показывая пальцем на его шлем с забавным заискивающе-жалостливым выражением.

– Ты хочешь перо с моего шлема?

Она кивнула. Лауновех захохотал.