Изгои Рюрикова рода

Но им не дали довершить деловой разговор. Из-за сомкнутых спин дружинников Жели вылетел округлый камешек. Хмельная беспечность не помешала Володарю уклониться от снаряда, да и бдительный Жемчуг подсобил. Могучий конь оказался большим ловкачом, подался вбок, прижал старого воспитателя Иегуды к разогретой солнцем стене. На миг старику почудилось: ещё миг – и вовсе раздавит его обезумевшая скотина. Гойское прелюбодейство! Почтенным гражданам не стало безопасного прохода по улицам города! Средь бела дня дерутся, нетрезвы, бранятся громогласно, оружие обнажили, каменья мечут!

Цуриэль сумел устоять на ногах. Между тем, воспользовавшись минутным замешательством князя, воевода вновь принялся махать дубиной. На сей раз он действовал более успешно. Досталось и Жемчугу, и Володарь огреб пару чувствительных ударов по спине. Крякнул, охнул, но изловчился ухватить противника за правое плечо. Из седла выдернуть не смог, но по роже насовал и по шеям пестовал сначала плетью, а потом и попросту кулаком. Воевода отмахивался, на первый, невнимательный взгляд, бестолково, но огромные кулаки опускал куда следует, пронимал Володаря до костяного хруста. Когда противники сцепились в рукопашную, кони их стали смирнёхонько, только острыми ушами оба поводили, словно побились уж об заклад, за кем будет победа – за Пафнутием или за князем – и теперь ожидали исхода схватки. Неизвестно, чем закончилась бы драка, если бы на противоположной стороне площади не ударили храмовые колокола. Оба драчуна, будто по команде, побросали оружие, уставились в небеса, совершая самый бессмысленный из христианских ритуалов. Закончив креститься и возносить похвалы непорочной пряхе – матери распятого колдуна – нехотя протянули друг другу руки. Братались, пряча глаза. Потом Цуриэль слышал, как Желя рассказал князю о назначенном и одобренном волхвом походе к берегам Таврики. Князь слушал со скукой на лице, воевода замирялся, скрежеща зубами. Князь кривил рот, отплёвывался кровавой слюной, но пособничество старшему родичу пообещал. Расстались русичи по-здорову, молча утирая на рожах, каждый на своей, кровавую сопель.

– Не уходи, Володарь, – буркнул под конец Пафнутий. – Останься на площади. Вот-вот явится управитель, дабы объявить нам свою волю.

Володарь свирепо оскалился, но повиновался.

* * *

– Что это? – отважно спросил Цуриэль, указуя дрожащим перстом на разбитый нос князя. – Зачем попусту калечить друг друга?

– Дурь, – коротко ответил ему Володарь с высоты седла. – Коль не скука, разве стали бы мы эдак вот драться? Стали бы друг дружке рожи кровянить? Мы бы с тебя, пархатого бородача, сотворили бы кошерную закуску для царь-рыбы, да княжеская честь не велит обижать подзащитных горожан. Эх, так придется в скуке прозябати. Хорошо хоть недолго…

Князь Володарь соскочил на землю, сорвал окровавленную рубаху. Цуриэль отшатнулся, увидев у него на спине, исполосованной множеством давно заживших шрамов, новый кровоточащий рубец. Грудь под широкой, без единой нитки седины бородою так же оказалась испещрена следами от ран. Старый Цуриэль, позабыв об испуге, рассматривал письмена, повествующие о былых сражениях и стычках.

Сбежалась половецкая челядь князя, охали, хватались за головы, несли чистые полотна и мази для перевязки. А Цуриэль рассматривал скуластые, продолговатые или округлые лица степняков. У многих из них глаза голубого, зеленоватого или совсем уж чудного, фиалкового, оттенка. Больше всех хлопотала и убивалась над князем девица Сача – храбрейшая из воительниц.

– Что смотришь, старинушка? – усмехнулся Володарь, исподволь посматривая на Цуриэля. – Эка невидаль – грудь настоящего богатыря! Ты посмотри на мою Сачу! Ведь ты любишь рассматривать её, старик? Смотри, смотри! Я нынче щедрый! Но только, чур, лапами не хватать, в мошну не совать! Моё!!