Изгои. Роман о беглых олигархах

Скорбные пароходы Крым – Константинополь времен Гражданской, интернированное во время войны Гитлера со Сталиным гражданское население, еврейский журавлиный клин семидесятых годов двадцатого века, о котором какой-то пересмешник написал «а ты, улетающий вдаль Соломон», – все это не от хорошей жизни. Пароходы оттого, что большевики с дубьем наседали: не успеешь удрать, придет торжествующий хам и сровняет с землей твое достоинство. Бегство перемещенных оттого, что некуда было возвращаться: все равно из немецкого прямая дорога была лишь в плен советский, за Полярный круг. «Улетающий Соломон» оттого, что разрешили. Потому что понимало большевистское кремлевское старичье – еврей, покуда ему демократию не предоставишь, вечно будет в оппозиции. Так что в двадцатом веке было из России три исхода, и на этом историю скорбной, вынужденной, зачастую нищей эмиграции можно считать по-настоящему прошлой историей. Эмиграция двадцать первого века иная. Она – сознательная, комфортная, сытая, респектабельная и очень, очень, очень материально обеспеченная. И если в Нью-Йорке на проклятом всеми богами Брайтоне до сих пор полно брюзгливых, доживающих свой век лузеров волны семидесятых, а во Франции русская колония давно переселилась на пресловутое кладбище Святой Женевьевы из Буа (а потомки колонистов если и говорят по-русски, то при этом апокалиптически грассируют), то в Лондоне – этом центре современной респектабельной эмиграции – вы не найдете ни лузеров, ни грассирующих потомков, никого, с кем в принципе ассоциировалось когда-то понятие «невозвращенец». Высшее общество живет в собственных особняках, выкупленных у осколков английской чопорной аристократии, не устоявшей перед безграничной русской финансовой возможностью. Эмигранты попроще селятся в пригородах, боятся потерять работу, сни-мают квартирки за двести фунтов в неделю и ездят на работу в электричках. Для этих жизненный уклад не изменился, лишь электричка стала комфортней. Наемные рабы бежали из России в поисках лучшей доли, счастья, но так и не поняли, что счастье не в том, что живешь на Острове и продолжаешь продавать себя, а в том, что есть свобода. А вот свободы у этих прилондонских русских как не было, так и нет. «Хау ду ю ду? Ай…м файн», – и обязательно немного испуганная улыбочка, вечная бутылка водки в холодильнике, купленном в сетевом магазине «Теско», и обязательно эпизод с неожиданным выхватыванием этой бутылки из этого холодильника. И прямо из горлышка. Три-четыре хороших глотка. И наутро касса «Аэрофлота». Билет до Москвы или Питера. «Мама, я вернулся». Все.

Здесь нет ни малейшего подобия жалкого, смешного Брайтона, никакой «маленькой Италии» или «Чайна-тауна» на русский манер, и, что самое важно-характерное, отсутствует определяющее эмигрантскую классическую неустроенность в стиле подштанников женераля Черноты поведение женщин. Женщины-эмигрантки начала двадцатого века, заламывая руки, бежали от ужаса через фронты Гражданской к своим очаровательным и благородным борцам с мужицким хамством и красными тряпками. Женщины тряслись по разбитым дорогам, которые вели в разрушенные, глядящие пустыми окнами города, жили в отвратительных грязных «номерах». В кабацком угаре слезливые романсы про ямщика, которому некуда больше спешить, заглушались револьверными выстрелами и хрустальной октавой бутылок, разбивающих головы. Вчера еще милые, обожаемые, галантные рыцари-мужчины во время штурма эшелонов выбрасывали женщин из вагонов, и в льдистых глазах насильников и убийц не было приюта для любви милой, оторванной от Родины тургеневской женщине. Хождение по мукам: снова и снова – бесконечные перегоны, вагонные теплушки, тифозные бараки, черт знает кто на постели лежит рядом и платит едой и полубутылкой вина; выпить и забыть обо всем хоть на час, и так – все ниже, на самое дно человеческое.

Новые эмигранты и эмигрантки из России – люди самодостаточные, уверенные в себе, несмотря на то что у многих на старой Родине остались кое-какие неулаженные юридические вопросы преимущественно уголовного характера. Они предпочитают жить обособленно, но периодически любопытство берет верх, и они общаются, передают последние сплетни, обсуждают личную жизнь, разумеется, не свою, – их личную жизнь обсудят друг с другом их знакомые. И вот так, незамысловато и традиционно все в обществе новой российской эмиграции знают всё и обо всех.