Изгои. Роман о беглых олигархах

– Опять пришли к тому, от чего ушли. Когда деньги перестают быть твоим вожделением и хочешь чего-то иного, хочешь публичности, славы, то наплевать, какие у тебя цифры в рейтинге. С удовольствием променял бы все эти цифры на талант и признание, пусть хотя бы и вполовину меньшие, чем у какого-нибудь писателя или того же Спилберга. Художники счастливы, лишь когда они востребованы. Тогда и талант приобретает совершенно небывалую чистоту, отточенность. Одним словом, «не подмажут, не создаст».

– Нам не грозит, – мрачно прервал его Илья, – мы далеко от этой стадии. Мы просто два зажравшихся негодяя, Феликс. Живем взаймы, считая, что живем на свои кровные, а на самом деле…

Словно обращаясь к широкой аудитории слушателей, Любитель Сигар Феликс отвернулся в сторону и пробормотал:

– Начинается. Теперь эти угрызения совести не остановить.

Тем временем Илья, не расслышав или не обратив внимания на сетования своего приятеля, продолжал:

– Я помню каждый свой день в России, начиная с момента институтского выпуска, когда меня выбросило в новую жизнь. Потому что ни один день не был похож на предыдущий. Это были звенья борьбы!

– Красиво сказал, – поддакнул Феликс.

– Да! Все в новинку, постоянные открытия явлений жизни, о которых раньше и понятия не имел, палитра человеческих характеров, классификация типажей, анализ и чудовищными темпами нарастающее самоуважение. Оттого, что понимал: сегодня ты снова оказался на шаг впереди всех. Обманул, слукавил – пускай, но ты герой дня!

Лицо Ильи покраснело, он говорил увлеченно, яростно жестикулировал, речь его была убедительна и красноречива – то была настоящая, высокопробная театральная игра, и, что самое важное, получалась она сама собой, безо всякого напряжения. Но вот он вдруг как-то сразу сник, словно проколотая шина, выдающая последнюю порцию воздуха, подбородок безвольно уперся в грудь, плечи опустились, и Илья еле слышно молвил:

– А здесь мне скучно. Я даже, само собой, отчасти, но благодарен тому следователю из Москвы. Хоть какое-то разнообразие внес в жизнь. Но камень упал в болото, взбил ряску, тотчас же она вновь вернулась на прежнее место, и опять передо мною прежнее болото. Да и перед тобой, Феликс, оно же. Болото, мать его. Ну, вот скажи мне, что будет сегодня с каждым из нас в отдельности? Ну выжрем еще коньяку, ну поедем к шлюхам, покурим опия, а шлюхи за тысячу фунтов помассируют нам задницы. Потом домой; утром с квадратной головой проснуться хорошо бы к обеду, потом изучение собственной финансовой ситуации – сколько тебе заработали твои деньги… А потом что?

– Я в театр пойду. Приехал русский театр, из Москвы, – пояснил Феликс. – Пойду, отдохну от английского юмора. Так-то ты прав, конечно, – скукотища, черт бы ее побрал с нами вместе. Я отлично помню тот день, когда проснулся и понял, что вне зависимости от того, приеду я сегодня в офис или нет, ничего ровным счетом не изменится, потому что все и так работает. Можно, разумеется, хоть каждый день заседать в кабинете и нервно подгонять тех, кто на тебя пашет, но эффект от порки тем сильнее, чем реже и неожиданней ее учинять. Вот поэтому и нужно перейти от простого увлечения к его воплощению в жизнь, нужно хотя бы обсудить наши россказни с грамотным человеком, с режиссером. Только вот где его найдешь?

Официант поменял пепельницы, осведомился, не нужно ли чего. Предупредительно, напрашиваясь на крупные чаевые (их обычно платили только русские или арабы), сообщил, что обслуживает «тоже, кажется, русских». Чуть заметно повел головой в сторону соседнего столика.

Там тем временем очень тихо беседовали четверо: трое мужчин и девушка романтического вида, но вот разговор их сделался громче, раздались приветственные пожелания, сидящие встали, один из них произнес витиеватый тост, и все, чокнувшись, выпили вина. Феликс, до которого донеслась частица произнесенного тоста, вдруг сделал жест «тихо», начал прислушиваться и, убедившись в том, что не ослышался, кивнул Илье:

– Видал? Там действительно русские. Да не вертись ты, лучше послушай.

– Ванечка, ты замечательный, умнейший, талантливейший режиссер, – с жаром говорила романтическая девушка одному из сидевших за соседним столиком, – у тебя такие идеи! – она романтически закатила глаза и романтически заломила руки. – Куда там Тарковскому! Он по сравнению с тобой формалист! Ты откроешь новую страницу в искусстве! За нового гения, ребята!

Они вновь выпили, а тот, кого звали Ванечкой, – творческой внешности длинноволосый человек лет тридцати пяти, поставив опустошенный бокал, сделал утомленное профессией и опытом лицо и внушительно произнес:

– Сценарии, Ника. Сценариев нет! Что толку в режиссерстве, если нечего режиссировать? После этой картины я с ужасом думаю, над чем же мне работать дальше?! Все вторично, все! Придется, наверное, браться за экранизацию какого-нибудь романа, что ли…