Изголовье из травы

Мы с Лёней благоговейно зашли в тоннель и сначала довольно бодро стали подниматься по высоким и выщербленным каменным ступеням. Садилось солнце. Его лучи насквозь пронизывали алый тоннель, и в этом скользящем свете видна была каждая пылинка, плывущая в воздухе, и каждая паутина с пауком, мерцающая между столбами ворот.

Навстречу нам спускались два человека в одинаковых белоснежных одеяниях, в черных шапочках и таких же черных лакированных деревянных башмаках очень большого размера. В руках у каждого было что-то вроде жезла.

– Ну вот, – сказал Лёня огорченно. – Я засмотрелся и не сфотографировал этих каратистов.

– Наверно, они священники, – говорю я.

– Или повара, – сказал Лёня.

Он так ходко продвигался вперед. И все поторапливал меня, потому что у него было такое подозрение, что скоро зайдет солнце и тут же стемнеет. Мы преодолевали один лестничный пролет за другим, лишь ненадолго останавливаясь передохнуть на каменных площадках. Там тоже было множество ворот, но только каменных, и около них обязательно сидела пара каменных лис в красных ситцевых фартуках – посланцев божества Инари, с достаточно свирепыми физиономиями. Ну, и повсюду разинутые драконьи пасти с льющейся водой.

– Меня пугают эти лисы, – говорит Лёня. – Я даже не знаю, с чего начать, чтобы обратиться к ним с просьбой о коммерческом успехе.

А время уже позднее. Мы поднимались, поднимались, вдруг на одной площадке перед нами возник глухой заросший пруд. По воде плыла гигантская черепаха. Увидела нас и исчезла. А я гляжу – по моему плечу ползет кошмарная лохматая гусеница. Я как заору. Лёня взял и сбросил эту гусеницу в пруд.

И тут из глубины, пока она летела, всплыл огромный зеркальный карп. Он высунул голову с выпученными глазами, разинул пасть и эту гусеницу проглотил!

– Ой, – сказал Лёня. – Нам пора обратно. Сейчас вся эта гора утонет во мраке, и мы до утра отсюда не выберемся.

Но мы не удержались, взошли на вершину. Стояли и смотрели сверху, как зажигаются в кольце гор огни Киото. Еще там с нами на вершине почему-то стоял велосипедист. Все у него хорошее, японское – каска, майка с трусами, велосипед. Он вытащил из футляра японский фотоаппарат и жестом попросил разрешения нас сфотографировать. Мы с Лёней стали ему позировать, разулыбались, обнялись. А сами думаем: как он заехал сюда? Как скатится? Зачем ему наша фотография? Ведь он не знает – ни кто мы, ни откуда.

– Будет показывать друзьям, – предположил Лёня, – и говорить: «Смотрите! Какие… белые! С круглыми глазами!..»

Мы начали спускаться. Лёня шел и во всех речушках высматривал гигантских черепах. Из-за горы виднелся уже совсем тонкий краешек солнца, когда два взмокших и запыхавшихся мужика провели наверх сухопарого дедушку. Тот едва держался на ногах, но добросовестно перебирал ими почти в воздухе.

Столкнувшись с нами, эта дичайшая компания притормозила и давай нам отвешивать поклоны. Мы перепугались и тоже стали кланяться. Особенно усердствовали японский дед и я. Он – в силу своих стародавних традиций, хотя и теперь японцы беспрестанно и неистово кланяются друг другу, даже разговаривая по телефону. А я прочитала в справочнике, что в любом случае последним должен поклониться тот, кто помоложе. По японскому этикету, пятнадцать поклонов означает небрежное приветствие, сорок пять уже производят неплохое впечатление, а уж в знак глубокого уважения – изволь отвесить девяносто поклонов, не меньше. Лёня меня еле от них оттащил.

– Куда ж они этого старика поволокли? – недоумевал он. – Наверх??? Уже обратно пора возвращаться, а они рвутся к вершине. Такое впечатление, что это двое сыновей хотят уморить своего папашу, чтобы получить его рыбную лавку.

Тут солнце скрылось, и наступила кромешная темнота.

Лёня заметался, разволновался.

– Я же предупреждал! – кричит. – Сейчас стемнеет!.. И точно!!!

– У тебя редкий дар предвидения, – говорю я.

В тоннеле вообще ничего не видно. Только сквозь щели между столбами просвечивал черный лес густой, и корни у деревьев вздымались, как щупальца из-под земли. Тоннели расходятся во все стороны. Некоторые из них кружат по горе, то опускаясь, то вновь поднимаясь. Где тот один, который ведет в Киото?

– Пока эти все ворота пройдешь, копыта отбросишь, – ворчал впереди уже совершенно невидимый Лёня. – Как бы змеи не выползли! Японская рогатая гадюка – знаешь такую?

Слышу, у меня за спиной нарастающий свистящий шелест: ФШ! ФШ! ФШ!.. ВЖИХ!.. – это черный ворон пролетел по тоннелю, задев мою голову крылом. Последнее, что я увидела в верхние щели бесчисленных храмовых ворот, – зигзаги летучих мышей в погасшем небе. И окончательно потеряла всякую ориентацию.

Но тут… зажглись фонари. Эти каменные фонари причудливой формы, в рост человека, стоявшие вдоль тоннелей, и сами-то смахивали на святилища. У них в окошках, укрытых рисовой бумагой, прорезаны очертания месяца и звезд – из которых падал на лестницу тусклый свет, а между ними летали ночные бабочки.