Изгони меня, или Дачная готика

«Нет. Слово». Дарья задумалась. У чертей порядки другие, они могут вертеть человеком как угодно, но есть определенные фразы, которые просто так не произносят. «Слово» – одна из них. Похоже, этому и правда нужны письма Елизаветы. Только зачем? Нечисть живет по другим законам. Этот черт молод, но его молодость – это где-то пять-шесть человеческих жизней. Какое ему дело до незаконной дочери умершей императрицы?

– А тебе они зачем? – спросила Дарья. – Это не золото, как им торговать?

И тут же сама поняла – письмами-то как раз можно сейчас очень выгодно торговать, их можно продать, перепродать, снова перепродать, но так никому и не отдать насовсем.

– Ово, – повторил черт.

«Слово».

– Как меня отсюда вынут, так сразу тебе их и отдам.

– А, – «да», согласился черт.

Он не требовал от Дарьи гарантий, не просил еще чего-то. Знал, что она отдаст все, что нужно, ради простой возможности снова видеть свет. Честная сделка. Черт встал на четвереньки и уже приготовился к прыжку, чтобы оказаться в том месте, где черти чувствуют себя лучше, чем в нашем мире, но Дарья его остановила.

– Стой! А Досифея? Кто ее суженый? Мне нужно ей сказать.

Не нужно это было Дарье, но она вдруг почувствовала настоятельную потребность сдержать свое обещание. Исправилась? Вряд ли, скорее, возраст дает о себе знать – стала чувствительной.

– Ито, – ответил черт и исчез.

«Никто».

Москва стоит на семи холмах, а меж холмами болота. Болота сверху осушили, да и построили на их месте барские дома, и стала Москва сухой, да слегка перекатистой. А болота остались. Меж рек, меж самой Москвой-рекой, меж Яузой, меж Неглинкой – жили болота своей чертовьей жизнью, невидимой, непонятной. Приехал в Москву из столицы именитый чиновник, да нашептал ему ночью на ухо черт – близ тех самых Кулишек – что ходят по земле письма, которые упрятанная Немкой дочь Елисаветы якобы поклялась хранить в секрете в обмен на свою жизнь. Приехал чиновник в столицу, да никто ему не поверил. Приехал в Москву другой, тут уж не на Кулишки, а в Чертолье[33], в гнездо чертей, где некогда располагалось капище самого Перуна[34]. И приснился ему кошмар, да только когда он проснулся весь в поту, то письма были тут как тут, и сидел рядом с ними мохнатый черт, черный как чернота, да грязный как грязь, и сказал он.

– Иди в монастырь к Дарье, Николаевой дочери, у нее те письма.

Этот чиновник оказался покладистее. Он знал, что в Иоанно-Предтеченском монастыре содержали Салтыкову, пошел туда, и даже, по слухам, добился разговора с барыней, после этого уехал в столицу, говорят, попал на прием к самой Императрице Екатерине Алексеевне. Уж что там было дальше, мало кто знает, да только Дарью, Николаеву дочь, и вправду подняли из покаянной ямы. Это случилось в тысяча семьсот семьдесят девятом году. Она прожила в монастыре еще двадцать два года, умерла, когда ей был семьдесят один. Все это время она провела рядом с Досифеей, сначала наполненной мечтами девушкой, потом разочарованной женщиной, потом женщиной, смирившейся со своей судьбой. Они часто видели друг друга, но никогда не разговаривали, только обменивались такими взглядами, как будто знали все самые потаенные секреты друг друга. Примечательна сцена на смертном одре Салтыковой, которую не мог запечатлеть ни один историк, потому что свидетелей у нее не было.