Изящно, дорого, смертельно

Но Шаповалов, лежа, успел пинком захлопнуть дверь гостиной перед ее носом, так как через дверной проем простреливалась большая часть прихожей. А шторы на окне гостиной не получится задернуть с пола — их собирают в складки подхваты, прицепленные к крюкам.

Помогая сыщице подняться, Николай Васильевич схватил с вешалки первую попавшуюся куртку и набросил ее на голову Евдокии:

— Прикройся! От снайпера нас закрывает дом. Второго, надеюсь, на той стороне нет, уходим до машины Ильича!

Буквально дошвырнув Евдокию до лифта, матерый диверсант сграбастал ее «тревожный чемоданчик» и свою одежду.

Лифт, недавно довезший Шаповалова до пятого этажа, раскрылся мигом. Николай Васильевич задом затолкнул Евдокию в кабинку и нашарил в ее сумке пистолет.

Закрывая девушку собой, направил ствол на щелку двери. Приготовился к любой неожиданности.

Когда он уже заталкивал замотанную с головой Евдокию в автомобиль начальника полиции, их, разумеется, сфотографировали папарацци, но никакой уверенности в том, что они или бойцы Антона ее опознали, у Евдокии не было. По большому счету, с момента первого выстрела прошло не более трех минут, а все дальнейшее происходило в таком темпе, что даже участница событий не успевала толком соображать.

* * *

Воропаевская лежка. Так когда-то назвал Нифася эти глухие места. «Тут, почитай, в каждой деревне какой-то родственник Иваныча. Малая родина его».

Одного из родичей Воропаева Евдокия отлично помнила — Савелий. Невысокий кряжистый охотник, умело обращавшийся с двустволкой.

Помнила и его дружелюбного пса Пирата. Хозяин называл собаку «рабочей», сиречь умеющей толково зверя выследить-загнать…

Сегодня Савелий несколько раз заходил в комнату, где на кровати лежала впавшая в равнодушную прострацию гостья. Деликатно крякал, ставил на стол то кринку с молоком, то чашку с чаем. Пытался с ней поговорить и даже разрешил Пирату в комнату проникнуть, хотя обычно цыкал на «работника», едва тот в сени нос просовывал.

Но Евдокия не отреагировала. Лежала, глядя в потолок или на часы-ходики в виде кошачьей мордочки с бегающими глазками, и прижимала к себе мужскую куртку, которой прикрывал ее от снайпера Васильевич.

Жить не хотелось! И это вовсе не фигура речи. Жестяная кошка была более живой, чем Евдокия. Тикающая кошка хотя бы знала, который сейчас час; девушка, лежащая на постели, провалилась за изнанку бытия и мало понимала, где находится, утро сейчас или вечер, зачем на столе кринка и ватрушки, неужели кто-то в этом мире может есть?!

Придавленная тошнотворной немочью, она сосредоточилась на бегающих глазках кошки и молила, чтобы они ее загипнотизировали. Заставили забыть. «Почему убили не меня, почему убили не меня, почему убили не меня…» Поняв, что в ритме ходиков — тик-так, тик-так — она начинает, наоборот, все заново прокручивать, Дуся отвела глаза от кошки. Сосредоточилась на деревянном потолке избы.

Но неотвязное «тик-так» не отступало. «Это месть, это месть, это месть… — как будто говорили ходики. — За что, за что, за что…»

Как больно-то!..

В сенях бухнула входная дверь. Евдокия зацепилась за звук краешком сознания…

Кажется, Васильевич пришел. Его голос.

Но сил — или желания? — не хватило, чтобы повернуть голову, когда дорогой друг возник возле ее постели.

Шаповалов, в непривычном для него мешковатом спортивном костюме (вероятно, с чужого плеча), склонился над Дусей. Попытался поймать ее взгляд.

— Плохо тебе, девочка? — спросил сочувственно.

Евдокия продолжила таращиться на потолок, но заставила себя заговорить:

— В больнице были?

— Да. Сказали — выкарабкается. Ты встанешь?

Дуся не ответила, Николай Васильевич подтянул к кровати тяжеленный деревянный стул и сел. Недолго помолчал.

— Я понимаю тебя, девочка. Очень понимаю. Я первую жену на чужбине схоронил, так выл тогда ночами-и-и…

Евдокия отвлеклась от потолка. Николай Васильевич впервые рассказывал хоть что-то о себе. Когда-то Дуся, увидев его в деле, спросила в лоб: «Николай Васильевич, скажите честно, вы — шпион?» Когда он увильнул, то накидала версий: вы либо шпион на пенсии, либо другой хороший профи и даже наемный убийца.

Но в результате так и не узнала, кто есть такой на самом деле Николай Васильевич Шаповалов.

Сейчас он сам заговорил:

— …Вернулся домой, Дуська, а здесь — ничего. Пустота. Запил я. По-черному, на месяц. Глотаю водку и тоскую: «Детей после себя не оставил, дом не построил, дерево если только на погосте над собой выращу». Грусть-кручина навалилась — мухи рядом дохли.

А потом представил, понимаешь ли, что половина мужиков запросто поменялись бы со мной местами, и понял: не зря все. Совсем-совсем не зря! Жизнь интересная была, и видел я ее не по телевизору. А главное, пользу приносил. Пользу! Не на шоссейке шины с визгом протирал, чтобы хлебнуть адреналина, а делал хорошее мужское дело.

И жизнь мне за это подарок преподнесла — семью, Инессу, счастье. Хотя я тогда уже смирился, Дуся, думал, один век скоротаю…