Изюм из булки. Том 1

– Это читал я, – признался я.

В трубке повисела тишина, а потом вкрадчивый подполковничий голос спросил:

– Зачем же вы клевещете на Советскую армию?

Если бы не несчастный заложник – моя легкая, кожаная на подкладке курточка – товарищ подполковник был бы послан мною, самое близкое, в Забайкальский военный округ, на акклиматизацию. Но уж больно хотелось встретиться с курточкой.

– Это не клевета, – сказал я, стараясь сохранять достоинство, но не сжигать мосты.

– Как же не клевета?

– Это шутка, – сказал я самое глупое, что можно было сказать в этой ситуации. Но мой минус неожиданно помножился на минус в голове собеседника, и на том конце провода наступила тишина.

– Шутка? – переспросил наконец начальник Дома офицеров.

– Конечно! – боясь спугнуть свое счастье, сказал я.

– Точно шутка?

Информацию о том, что шутка – это заостренная разновидность правды, до товарища подполковника еще не довели.

– Ну разумеется… – И я достал из головы довод убийственной силы. – Ведь это был вечер юмора!

Подполковник еще подумал и сказал:

– Тогда ладно.

И вернул мне куртку.

Чужая Муза

Представители штаба Одесской юморины ждали нас у трапа: группа молодых людей с подчеркнуто томными манерами. Принимая во внимание лица прилетевших, можно смело сказать: это была встреча представителей национальных меньшинств – сексуальными…

Нас с Игорем Иртеньевым поселили в одном номере.

Скандалить я не стал, а только, позвонив в штаб, доверительно сообщил, что мы с Игорем Моисеевичем еще не афишируем наши отношения – и нас тут же тактичнейшим образом расселили, трогательно определив в соседние номера.

И эта близость мне, поймите меня правильно, пригодилась.

Через несколько дней, получив отличный (от предыдущих) гонорар, я в прекрасном настроении пошел бродить по прогретой солнцем Одессе, в сладких грезах добрел до Аркадии и увидел – тир!

Я немедленно впал в детство, и на глазах у всех достал свой разбухший от гонорара кошелек, и начал вынимать оттуда дикие девальвационные рублевичи, и менять их на пулечки, и палить по жестянкам…

Случилась ли импровизация – или по случаю выходного дня в Аркадии работал профессионал, в точности сказать не могу, но когда я отстрелялся, кошелька со мной не было.

Еще минуты три, на радость отдыхающим, я хлопал себя по карманам и поминутно залезал головой в полиэтиленовый пакет: не найдется ли там чего-нибудь, кроме тетрадки с текстами?

По дороге в гостиницу, в порядке психотерапии, я начал писать стишок философского содержания. Ночью, встав, как по будильнику, от появления в голове ключевой строки, я дописал стишок – и с чувством исполненного долга завалился спать снова.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Какое счастье! – сперли кошелек.

Как нынче я отделался легко-то.

А ведь могли раздеть до босых ног,

Глаз выдавить, пырнуть заточкой в бок…

Да мало ли чего? Была б охота.

Могли для смеху челюсть своротить,

В психушку спрятать, для эксперимента,

В чулан, как буратину, посадить

За оскорбленье чести президента.

Могли послать сражаться в Сомали,

Копаться на урановую залежь…

Да мало ли чего еще могли?

У нас на что надеяться, не знаешь.

На кухне ли придавит потолок,

В больнице ли пришьют к затылку ногу…

А тут какой-то сраный кошелек —

Да пропади он пропадом, ей-богу!

Утром в дверь постучал живший за стенкой Иртеньев.

– Шендерок, – сказал он. – Слушай, чего я ночью написал.

И прочел мне – первому, чем до сих пор страшно горжусь! – стишок, очень скоро ставший народным: