Изюм из булки. Том 1

Из любви уже не столько к путешествиям, сколько к чистому знанию, я решил идти до упора.

Упор состоялся в Октябрьском райкоме КПСС. Большая партийная тетя, брезгливо переждав мои претензии, позвонила симметричной тете, обитавшей во Фрунзенском райкоме. Две партийные небожительницы мирно ворковали минут двадцать, выясняя, какой именно район должен брать на себя ответственность за мое поведение за границей, и пришли к компромиссному выводу о том, что этого не обязан делать никто!

Татры меня так и не увидели, — но и райкомы, слава тебе господи, увидели в последний раз…

Посвящение

Выступали под Ярославлем.

— А эта миниатюра, — сказал я со сцены, — посвящается диктору Центрального Телевидения Юрию Ковеленову!

Ковеленов вел наш концерт, и игра показалась мне забавной.

И я прочел…

ПРИЛОЖЕНИЕ

ДИКТОР. Внимание! Передаем экстренное сообщение.

(Читает про себя).

Не может быть!

(Достает платок, вытирает пот со лба).

C ума сойти. Вот ужас!

ГОЛОС ЗА КАДРОМ. Читай текст, гадина!

ДИКТОР. Может, не надо, на ночь-то?

Занавес.

Я прочел сценку. В публике рассмеялись. Ковеленов светски улыбнулся.

Дело было в июне 91-го…

Через пару месяцев, ровным поставленным голосом, ни разу не сбившись, он зачитывал из телевизора Заявление ГКЧП.

Это я ему напророчил!

Гибель советской власти

…тем жарким летом накликала моя пятилетняя дочка. Мы стояли на летном поле в аэропорту Минводы, и любознательная грамотейка заинтересовалась надписями на хвостах у всех самолетов: «сэ-сэ-сэ-рэ, сэ-сэ-сэ-рэ…».

— Что это?

— А что, — невинно спросил я, — не нравится?

Дочка пожала плечами:

— Да нет, надоело просто.

Ну и вот, пожалуйста.

«Плохой день…»

Дело было под Ригой, в тихом курортном местечке Пабажи.

Восстав ото сна часу в одиннадцатом, я спустился к кастелянше, взял у нее ключи от более просторного номера, освободившегося накануне, и начал перетаскивать туда вещи.

Новый номер выходил окнами на море. За окнами раскачивались под солнцем сосны. Я весело волок сумки по коридору, вполуха слушая бухтение диктора из радиоточки.

«Всемерно укреплять колхозное движение…» — говорил диктор.

Толком не проснувшись, я раздражился на этот пассаж довольно вяло: какое колхозное движение, пятый год перестройки, что они там, с ума сошли… Вернусь — всех убью.

Перетащив вещи, я вернулся к кастелянше — доплатить за улучшение жилищных условий. Пожилая строгая латышка аккуратно заполнила квитанцию, дошла до даты и вздохнула:

— Девятнадцатое августа… Какой плохой день.

— Почему плохой? — радостно поинтересовался я.

Кастелянша глянула мне в глаза, проверяя, не придуриваюсь ли.

— Вы радио не слушаете?

— Нет.

— У нас переворот, — сказала кастелянша.

— У вас? — уточнил я. Я уже перенес вещи в новый номер и даже оплатил его, но проснуться так и не успел. Я подумал: может быть, Рубикс сместил Горбунова… или кто там у них, в Латышской ССР… — У вас? — спросил я.

Кастелянша холодно посмотрела на меня и отчеканила:

— У вас.

Так произошло отделение Прибалтики от Советского Союза.

«Если победят наши…»

Дело было в Чите.

20 августа 1991 года, когда чаша весов колебалась, и было неясно, чья возьмет, мой приятель сцепился с подполковником КГБ. Тот, разумеется, был за ГКЧП. Упершись друг в друга лбами, они до хрипоты проспорили целый день на чьей-то кухне, прерываясь только на последние новости.

В Москве стреляли. Развязки не было, и они снова упирались друг в друга лбами.

Наконец спор иссяк по причине полной непоколебимости сторон, и, уходя, подполковник сказал: «Запомните! Если победят ваши — этого разговора не было!»

И, подумав, добавил: «Если победят наши — вы ответите за свои слова!»

Пить надо меньше!

В начале девяностых N. поехал на стажировку в США. Был он журналистом, и стажировку, по случаю перестройки энд гласности, проходил на знатной американской телекомпании.

Стажировка закончилась 18 августа 1991 года, и N., будучи человеком твердых правил, немедленно выпил . До отлета оставалось несколько дней, и за это время он успел показать янкам российские масштабы отлучки из сознания.

Затем N. (будучи, повторяю, человеком твердых правил!) принял душ, выскреб щеки, надел пиджак с галстуком и пошел на телекомпанию: прощаться с коллегами.

Он вошел в аппаратную и увидел на десятках экранов с надписью «live»: на фоне Лубянки ночная стрела крана несла на тросе подвешенного за шею Железного Феликса…

И N. понял, что допился до «белочки».

А это был всего лишь конец эпохи.

Смена репертуара

Конец эпохи этот оказался гораздо заметнее, чем начало.

На сей счет в нашей семье имеется любопытный документ: почтовая открытка, посланная дедушкой моей жены родителям, в Тамбов, на Дворянскую улицу, 52.

«Дорогие! — писал семнадцатилетний Володя, занимавшийся по классу скрипки у профессора Пресса. — Сегодня, в среду 25/Х-17 г., выступаю на ученическом вечере с концертом Мендельсона-Бартольди e-moll…»