Излишняя виртуозность

Слава богу — хоть что-то! Хоть знакомому, пусть не очень близкому, помогу. Мне бы кто помог?

— Тысячу крон в месяц ему достаточна, — проговорил Бродберг.

— Тысячу крон? — беззвучно вскричал я. — Да этого не только ему... Может, мне немножко достанется.

— Вы можете с ним связаться?

— Сегодня же позвоню!

— У него есть телефон? — Бродберг вновь изумлённо поднял мохнатую бровь. Снова чуть всё не рухнуло!

— Телефон? Конечно, нет! Это у сестры телефон, точнее — у сестры... двоюродной. Да! — Я вытер холодный пот.

Приехал этот бывший бомж, бывший алкоголик Вячеслав Пережогин — солидный вальяжный, оставивший ради этой халявы изнурительную работу старшего искусствоведа. Шляпа, пальто. Я боялся, что он Бродбергу не понравится, но все справки: о тюремном заключении, о принудительном лечении от акоголизма были у Вячеслава аккуратно подшиты... компьютеры заглотили. В результате чего этот наглый и, главное, абсолютно здоровый тип стал жить в шикарной квартире в центре, снятой фондом специально для него, заглатывать цитрусы, учить языки. Несколько раз я закатывался к нему подхарчиться — кормлен был скупо, сдержанно — так якобы кормится вся Европа. О выпивке и речь не заходила. Куды кроны девал?

Разочаровавшись в западном гуманизме, я продолжал свою отчаянную жизнь между ложным алкоголиком и ложным диссидентом, который никогда, кстати, диссидентом не был, а только примазывался. Я жил, как можно жить между двумя красивыми домами, красивыми — но между, — то есть падая.

Кот меня, однако, не забывал. Прислал ещё какую-то баронессу, которая, увидев на вешалке мою драную шапку, в ужасе отшатнулась. Оказалось, их несколько-миллионный фонд занимается защитой бездомных котов. А тут — эта шапка! С трудом я выкрутился, сказав, что шапка не моя, забыл художник Гаврильчик. В том, что мой кореш Кот прислал именно защитницу котов, я увидел изощрённое издевательство в его духе. Сама же Котесса на меня просто не реагировала, меня словно и не было рядом с ней: что значит европейская чёткость программы! Я хотел было уцепиться буквально за хвост кота, вспомнив, что мой кот как раз неделю назад сбежал и в программу вписывается... но гоняться за собственным котом и умолять его поделиться мясом? В этом есть что-то странное, как, впрочем, и в самих программах этих организаций. Наглые коты, обласканные миллионерской помощью, сыто завывали в ночи; вокруг гремело под ветром кровельное железо, а у меня бурчало в животе...

Так что с презренным металлом Мотя подоспел как нельзя более кстати!

— Да не возьмут меня в издательство! Запрещённый я!

— Со мной можете ни о чём не беспокоиться! — надменно проговорил он.

На следующий день мы с Мотей очутились среди сдержанной роскоши Лялиной конторы: полированное дерево, шлифованный мрамор. Неужели что-то получится и я смогу сюда ходить?

Душа клокотала.

Ляля, бывшая Мотина жена, в строгом сером костюме, с низкой прилипшей чёлкой и слегка втянутыми пористыми щеками, смотрела на нас мрачно и решительно.

— Рассказывайте вы! — сказала она мне, как только Мотя открыл рот.

— Но мои заметки... исследования... — гундосил Мотя.

Ляля даже не повернулась к нему. Понятно, в общем, почему они разошлись.

— Если у вас есть что сказать, — говорите. Если нет, — выбирайте из списка.

Серия «Пламенные борцы». Вот почему Мотя застенчиво обошёл мой конкретный вопрос.

— Любая незачёркнутая фамилия — ваша. Кстати, совсем не представляю, что могло вас привести к нам.

«Ты! Твой голос», — должен был бы ответить я.

Она поняла это, и потом у нас не было проблем с чтением мыслей: они возникали как бы одновременно в наших головах.

— Список, — напомнила она.

— Ах да! — Я обратился к списку и для приличия, помедлив, ткнул пальцем. — Вот!

Ляля мрачно усмехнулась:

— Ну что ж.

И тогда красный, разъярённый Мотя буквально вышвырнул меня в коридор.

— Вы... соображаете?

— А что?

— Да это же палач! — зашептал Мотя.

Палач?.. Зачем тогда сюда привёл?

Мы вернулись в комнату. Ляля с тяжким вздохом наблюдала за нами. Мы посмотрели с ней друг на друга.

— Тыкайте пальчиком осторожнее. Не промахнитесь, — усмехнулась она.

Я ткнул — и снова взбешенный Мотя выволок меня в коридор.

— Ты что?

— А что?

— Ты знаешь год его смерти?

— ...Тридцать седьмой?

— Знаешь — или угадал?

— Угадал. А другие-то — есть? Чтобы не жертвы и не палачи?

— Разумеется, есть!

Мотя, как бы волнуясь, стал раскуривать старинную трубку. «Интересно, — подумал я, — за это шоу кто-нибудь приплачивает или он выступает по вдохновению, просто как порядочный человек? Вероятнее всего, и то, и другое».

Тут решительно вступила Ляля — строгая, подтянутая, с папиросой в зубах.

— Долго ты ещё будешь... как вошь на стекле? Человек пришёл заработать.

— Ради бога, не демонстрируй свой цинизм! — вскричал Мотя, взволнованно прижимая пальцы к вискам.

Да, нелегко было ей с ним. Горячо сочувствую!