Излишняя виртуозность

И вообще, для самобичевания Мотя идеальный город выбрал: нигде ещё реальность не проходилась так сурово по его вымыслам, как здесь. Какой Париж, а тем более Болонья? Вот она — жизнь Фаруха Османова, в скромно изданной местной брошюре... Всё как положено в таких случаях: тёмно-коричневая фотография его родителей-железнодорожников, он с кокардой, она — в пенсне, весьма выразительные, кстати, лица — сейчас и в Кремле таких не найдёшь. Вот его приёмная богатая семья Османовых, которая почему-то усыновила его при живых родителях и назвала Фарухом, а они почему-то согласились. Загадка? Да. Может быть, Османов был настоящим его отцом (Зазубрины вскоре разошлись)? Может быть. Тем более что на фотографиях Фаруха всё ясней со временем тюркские черты проступают. Говорят, незаконные дети самые буйные, самые талантливые! А может, всё и не так. Знаю, что славяне, прожив долго в Азии, выглядят как азиаты (как мой друг Артур). Истина неизвестна. И вряд ли мы узнаем её. Но, чтобы мы ни узнали, думаю, Мотя ничего архинужного тут не добудет. Дальше по фотографиям всё как положено: первый арест (ещё в гимназической тужурке), второй арест, а вот — участник конференции коммунистической молодёжи Востока, съезда женщин, сорвавших паранджу... Тридцать первый год, а мы-то думали, что он умер в двадцать втором... Да, если Мотя с верным ленинцем в подоле в Петербург вернется, для него это катастрофа: продался! До чего-то должны они с другом Артуром добегаться по оврагам!.. Но до чего? Единственное, что привлекало-возбуждало меня, — непонятно частое появление Фаруха на разных женских слетах-конгрессах. Интересно! Можно было бы модную нынче тему трансвестизма загнуть... но лень.

Раздался требовательный звонок. Мы оцепенели. Даже струя в ванной оборвалась. Тишина царила ужасно долго. Звонок повторился. Звонивший как бы говорил: я понимаю, ясное дело, что вам не так уж легко решиться открыть... но — открывайте!

— Ну, кто-нибудь откроет или нет? — донёсся яростный шепот из ванной.

Видимо, мне открывать. Видать, у Моти задвижку заело — может, на ширинке, а может, на двери. Я открыл.

Стоял огромный узбек, в пыльном тёмно-синем плаще, в зимней шапке (в такую-то жару) и с раздувшимся, пыльным же, портфелем. «Оказывается, и на таких людей пыль садится!» — почему-то подумал я. Большое рябое властное лицо, тяжёлый азиатский взгляд.

— Могу видеть Матвея Мострича я? — проговорил гость.

Мы помолчали. Поскольку из ванной никаких заявлений не поступило, пришлось отдуваться мне.

— Это я. Проходите.

Почему-то усмехнувшись, незнакомец вошёл.

— Камиль Салиевич! — Он протянул огромную, словно каменную, ладонь. Что меня слегка удивило — грязь под ногтями. Но здесь все, и прежде всего узбеки, наверняка имеют участок, копаются в земле.

Мы прошли в раскалённую кухню. Плащ и шапку он не снял: жарою не удивишь. Почему-то было ощущение, что он здесь бывал.

— На завтрак хочу пригласить. Наш обычай требует достойно гостей принимать!

Ну что ж, если Мотя надолго, как говорила моя бабушка, «пришипился» в ванной, придется взять удар на себя.

— Только никаких галстуков! Обычный завтрак! — добродушно вскричал узбек.

Ну, это понятно. Об этом я и думал: как бы похуже одеться — мало ли что?

На Лялю он, что интересно, ни малейшего внимания не обращал, словно её и не было тут. В отличие от героя нашего, Фаруха Османова, этот женщинами не интересовался. Ну, хорошо. За женский класс, конечно же, обидно, но конкретное невнимание к Ляле радует.

— Счас! — я принял наконец решение во что одеться.

Лишь бы он не попросился в ванную! Но он был неподвижен, как глыба.

Мы переглянулись с Лялей. Что ж... Перебили нас, правда, на интересном месте. Но что делать? Жизнь, как говорится, диктует свои законы. Удастся ли продолжить? Кто знает!

— Я готов!

Мы с Камилем подошли к пыльному газику с равнодушным шофёром. Тут я слегка обиделся: могли бы и посолидней машину подогнать. Со вздохом я обернулся к дому — увидел, что оттуда идёт Ляля, сама, видимо, не понимая, что делает. Возле нас она во всяком случае остановилась недоуменно — как сомнамбула, вдруг обнаружившая себя на краю крыши. Смотрела странно.

— Переводчица, — тоже вполне безумно объяснил я. Что значит — «переводчица»? Кому, что и зачем она будет переводить? Но Камиль кивнул вполне удовлетворённо: некоторая растерянность, неадекватность нашего поведения ему нравилась. Если бы его резкий приход оставил нас спокойными, он бы обиделся.