Излишняя виртуозность

— Но ведь конец и длинным может быть! — говорила она, и мы усмехались двусмысленности «конца», и от таких «двусмысленностей» кружилась голова. Специально, чтобы расстаться, вспоминали всё самое стыдное, что в жизни было... «И вот я лежу на столе, надо мной хирург — зеленая шапочка, зеленый халат...» «Что я делаю, что я делаю?!» Причем это, оказывается, не я бормочу, а он!.. Но эти воспоминания ещё больше нас подхлёстывали. Такого не было никогда! В жизни много кидало меня, были и ровничницы, и сновальщицы, и трепальщицы, но она, потеряв всякий стыд, была и ровничницей, и сновальщицей, и трепальщицей в одном лице!

Мотя держался все надменнее: мол, со ссыльным, думаете, можно как угодно обращаться!.. Ташк-енд!

Где он, наш спаситель, единственная надежда на то, что безумие это кончится когда-нибудь? Что-то долго там плещется... Холодный душ, потом горячий, холодный, потом снова горячий, снова холодный, потом ненадолго повеситься — и всё снимет как рукой!

В Ташкенте нас приняли, как тут и положено: пузатые сановники встретили на трёх белых «Волгах», отвезли во дворец. Ещё бы — о земляке их собираемся писать! Дворец этот с азиатским простодушием именовался «Школа усовершенствования очень ответственных работников»! Вот так. Но времена менялись, «очень ответственных работников» сюда уже мало приезжало. Пустынные мраморные холлы, узорчатые ковры, тихий плеск фонтанов... иногда проплывали «очень».

Мотю в первый же день куда-то увезли на «Волге» — вернулся взъерошенный, но значительный, опять — в эпицентре!

— Это кошмар! — шептал он нам, собрав у фонтана. — Абсолютное средневековье! Османов у них — по-прежнему верный ленинец! Ужас! Что же делать? Представляю, как нас с верным ленинцем встретят в столице демократии, в Северной Пальмире! Я бы мог сдуру и с ленинцем вернуться — раз он таковым является, — но не Мотя же: он понимал, что крутой поворот необходим! Метались в этом оплоте реакции, среди роз и фонтанов: «Что же делать? Как быть?» В такой обстановке можно создать разве что «Кавалера Золотой Звезды» и получить за нее сталинскую премию — но кто знал, что мода на сталинизм придёт?

Задумчиво сидели мы в просторной столовой. Как всегда, звонко цокая каблуками, подошла красавица официантка (привыкли мы здесь, чёрт побери, к комфорту!) и консерваторским голосом отчеканила:

— Сегодня! Первое! Машхурда! Мастава! Шурпа-чабан! Каурма-шурпа! Ерма! Второе! Буглама кебаб! Жаркоп! Ажабсанда! Хасын! Кавурдак! Плов тонтарма!

Перевод не требовался, за короткое время научились ориентироваться, но в тот день было не до жратвы: скромно взяли по ажабсанде, задумались.

— Так мы же в Ташкенте! — вдруг дошло до меня. — У меня здесь друг живёт! Диссидент! Корреспондент Би-би-си!

Восклицание моё слишком звонко прозвучало на мраморных просторах, но, к счастью, официантка уже уцокала, а очень ответственные начальники далеко сидели — не принято было тесниться, место позволяло.

— Тс-с-с! — тем не менее произнёс Мотя. — Вы уверены, что он связан... именно с теми, кто нам нужен?

Ну, не знаю, кто нужен, но что это один из моих друзей, с которыми немало погуляно вместе (с Котом), это точно!

Вскочил от возбуждения, сел, снова вскочил, опять сел.

— Прошу вас вести себя сдержанней! Не следует демонстрировать свои эмоции! — процедил Мотя, опытный конспиратор.

Расходились поодиночке. По-умному. Я посетил даже ужин, чтобы развеять подозрения. Покушал за троих, появляясь три раза: шавля, самса, катырма.

Встретились на пустыре. До этого я к родителям Артура заскочил, в саманный барак, взял у них ключи от квартиры, которая пустовала нынче: Артур в бегах. Но родителям намекнул прозрачно, чтобы он позвонил. Так мы и оказались на этой кухне. Артур позвонил, но, к несчастью, не на то мое настроение попал — слишком хорошее. Я только что пришел с Алайского рынка, обременённый плодами узбекской земли: дыньки, виноград, перцы... Тюбетейки. «Ну, как делишки?» — спросил Артур, будто и не расставались мы с ним. «Отлично, великолепно тут!» — сбросив плоды на стол, закричал я в трубку и, лишь, когда понеслись короткие гудки, сообразил: всё-таки не в том тоне надо с другом-диссидентом говорить, — он жизнью рискует, чтобы язвы раскрыть, а я: «Отлично, великолепно!» Болван. Но, как говорят, время обратного хода не имеет — трубка повешена! Поэтому, когда в следующий раз раздался звонок, а у меня опять абсолютно неподходящее состояние оказалось (был пьян), я, подумав, Ляле на телефон кивнул: лучше ты разбирайся! Если уж ее мозг не разберется, я — пас! И Ляля разобралась: послушала голос, который в трубке звучал, и, лишь на секунду задумавшись, Моте передала. Умно! Эти бойцы невидимого фронта, вернее, двух невидимых фронтов, скорее сойдутся. Так что я вовсе не удивлюсь, если узнаю, что Мотя совместные пробежки с Артуром совершает. Конспирация. Только Мотя почему-то всё более нервный с пробежек возвращается. Трусит, что ли? Но кто сказал, что переход от тоталитаризма к демократии легко даётся?