Измена. Закрывая гештальты (СИ)

[1] Шампанка-Флюте: для кремана и кавы Brut, Extra-Brut, Brut Nature. Именно таким все представляют себе традиционный бокал для игристого — вытянутым и узким. Считается, что он лучше всего сохраняет пузырьки и сглаживает недостатки вина.

[2] Традиционно, в третий четверг ноября ровно в полночь, на французскую землю приходит праздник «Нового божоле» — молодого вина, изготовленного в небольшом регионе к северу от Лиона.

Глава 55 Адреналин

' Вот новый поворот

И мотор ревёт,

Что он нам несёт

Пропасть или взлёт,

Омут или брод

И не разберёшь,

Пока не повернёшь

За поворот…'

А. Макаревич «Поворот»

— Арин, я напоила твою дочь.

— Фиса, что за фигня? — я подхватилась с колен Глеба, где мечтательно созерцала небо, воду и костер еще мгновение назад.

Все мои мысли, желания, фантазии — все это тут же улетело на дальний план, раз мой ребенок в беде.

Не ясно еще в какой, правда.

— Только нужда позаботиться о маленькой девочке удержала меня сегодня от некрасивой сцены и дикого рукоприкладства, — рыкнула подруга в трубку.

Судя по некоторым заметным коньячным обертонам в ее голосе, пила моя дочь там не в одно лицо. И хвала всем богам.

— Холера-ясна, что у вас там случилось?

— Арсений ваш чертов у нас случился. Козлина.

О, как. Такая экспрессия откровенно намекала, что мирно разойтись не вышло.

— Чего учудил этот замечательный сын своего отца?

В трубке послышалась возня, затем гневное фырканье, а потом голос Марка внятно заявил:

— Милая, тебе достаточно на сегодня. Иди успокой тревожную мать. Говорил же тебе, что подождут подробности до личной встречи? Зачем ее взбаламутила?

Анфиска шикнула на него, с причитаниями выбралась из-за стола, вероятно, и чуть позже вполне адекватно и зло процитировала сыночку Сергея Владимировича:

— Я, говорит, решил, что не позволю тебе испортить мне жизнь. Ты такая же, как и твоя мать. Топкий омут. А я не готов подыхать следующие тридцать лет, после того как ты внезапно без объяснений исчезнешь.

— Обалдеть! И он решил исчезнуть первый? Так сказать, превентивно? — Езус-Мария, что в башке у этих мужиков?

Фиса была зла и весьма невежлива:

— Урод он, всю жизнь девочке решил испоганить напоследок. Обиженка. Это я еще не сказала, что когда мы приехали в этот пафосный клубешник, ты не поверишь, Марк на входе свою платину [1] демонстрировал, так там и дым коромыслом и парни все уже почти в дрова. Ну и с девками на коленях, конечно.

Твою же, хм, достопочтенную-мать-Анну! Арсений Сергеевич, гори ты уже…

— И Леруся?

— О, гордись, мать. Твоим примером вдохновилась, не иначе.

— То есть?

— «Прошла, как каравелла по зеленым волнам…», — пропела подружка. — Ей-ей ползала вслед головы сворачивали, а когда этот козлина ее, вроде как, бросил, тут же очередь из желающих утешить выстроилась. Мать, ты бы видела. Но крестница моя столь же гордо, как пришла, заявила: «Счастливо оставаться. Рада стать от тебя свободной…», и удалилась. Марк тихо аплодировал. Мы там еще в баре шампанского накатили, за свободу, ясен пень.

— Да, а потом перешли на тяжелые напитки, да? — скотина, Сеня, повезло тебе, что я этого не видела.

— Ну, потом мы сходили проветриться и вот. Ты не думай. Все уже в гостинице. Все норм. Леруша наклюкалась и спит. Максимум голова завтра будет болеть, да, может, мутить чуть-чуть. Но это и хорошо — переживать станет некогда. Не волнуйся, ждите к вечеру, гнать не будем. Пока.

Да, куда уж тут гнать, когда пассажирки маются похмельем? Эх, Фиса мудрость же изрекает несмотря на приличное такое подпитие, но для меня все это утешение, конечно, слабое.

Хочется нестись в столицу: успокаивать страдающую дочь, найти мелкого гада и показать ему, что нынче почем у приличных людей, и поставить пару фингалов на сдачу.

Сжимаю замолчавший телефон в руке, а меня тут же обнимают и кутают сначала в плед, а потом в горячие объятья:

— Выдохни. Все пройдет и обязательно наладится. Ты же этого и ждала?

Утыкаюсь холодным и готовым хлюпать носом в шею Глеба.

Молча киваю, замираю, а потом все же всхлипываю.

За себя и за дочь. Вновь будто бы проживаю те жуткие долгие дни августа моего пятнадцатого лета. Вся эта боль опять наполняет меня, поднимаясь из глубин памяти, куда я так остервенело ее утрамбовывала, вернувшись в Петербург от бабушки. И вот сейчас она выплескивается горькими слезами и тихими подвываниями.

Ужасно.

Но все это время я ощущаю, что не одна. Кто-то, кому я действительно небезразлична, обнимает, согревает, укачивает, а потом вдруг предлагает:

— Поехали, что покажу.

И через полчаса мы уже несемся по вполне приличному асфальту на черно-красном монстре.

— Это мой супер спорт. Для гонок, — пояснил Глеб, когда выкатывал его из местного обширного гаража.

А пока укутывал меня в свою кожаную куртку и застегивал шлем, продолжил:

— Здесь трасса для гонок рядом. Ребята, когда базу купили, сразу сделали. Прокачу тебя, полюбопытствуешь. Не «Формула-1», конечно, но тоже ничего.