Изменник

Они свисали расслабленными спиралями из волокнистых, узловатых связок растительного мускула, перемещавшегося и сокращающегося под кожистым потолком комнаты.

Эти минуты отдыха ранили Джейсена почти так же, как и пытки: его тело медленно, но верно восстанавливало свою форму; суставы становились на места, а растянутые мышцы расслаблялись, и это было болезненно. Когда бесконечные пытки вдруг все-таки прекращались, мысли Джейсена вновь и вновь возвращались к Анакину; к зияющим ранам, которые нанесла его смерть; к тому, как смерть Анакина подействовала на Джейну, подтолкнув ее к тьме; к тому, как, должно быть, страдают их родители, потеряв обоих сыновей…

Скорее чтобы отвлечься от этих мыслей, чем действительно желая поговорить, Джейсен повернулся к Вержер и спросил:

— Зачем ты делаешь это со мной?

— Это? — испытующе разглядывала его Вержер. — А что я делаю?

— Нет… — он закрыл глаза, привел в порядок свои мысли, рассеянные болью, и снова посмотрел на нее. — Нет, я говорю о йуужань-вонгах. Об «объятиях боли». Меня подвергли ломке, — сказал он. — Эта ломка имеет какое-то значение, наверно. Но это…

Его голос сел от отчаяния, но Джейсен взял себя в руки и начал говорить только тогда, когда у него появилась уверенность, что язык снова слушается его. Отчаяние приходит с темной стороны.

— Почему они пытают меня? — спросил он ясно и просто. — Меня даже ни о чем не спрашивают…

— Почему? — это такой вопрос, который всегда сложнее, чем ответ на него, — сказала Вержер. — Возможно, тебе следовало бы лучше спросить — что? Ты говоришь — пытки, ты говоришь — ломка. Для тебя — да. А для наших хозяев? — она наклонила голову, и ее гребень стал оранжевым. — Кто знает?

— Что это, если не пытки? Тебе не помешало бы испробовать их на себе, — сказал Джейсен со слабой улыбкой. — Честно говоря, мне этого очень хочется.

Ее смешок прозвенел подобно связке стеклянных колокольчиков.

— Полагаешь, я не пробовала?

Джейсен непонимающе смотрел на нее.

— Возможно, тебя не пытают, — беззаботно сказала она. — Возможно, тебя учат.

Звук, который издал Джейсен — наполовину кашель, наполовину горький смех — напоминал скрежет ржавой пилы.

— В Новой Республике, — сказал он, — обучение не такое болезненное.

— Не такое? — Она снова наклонила голову, только теперь гребень окрасился зеленым. — Может быть, из-за этого ваши народы и проигрывают эту войну. Йуужань-вонги знают, что ни один урок не может считаться выученным, пока он не закреплен болью.

— О, несомненно. Чему же это научит меня?

— Преподает ли учитель? — возразила она. — Или постигает ученик?

— Какая разница?

Возможно, изгиб ее губ и наклон головы в совокупности составляли некое подобие улыбки.

— Это, в свою очередь, тоже вопрос, достойный размышления, да?

Был и другой разговор… до или после этого, Джейсен не был уверен. Он помнил себя распластанным в выемке кожистой стены, и захваты «объятий боли» осторожно перемещались по его телу мягкими лианами.

Вержер сидела рядом, и когда сознание возвращалось к нему, он мог припомнить, что она уговаривала его выпить из горлышка вытянутой, похожей на тыкву бутылки. Слишком измученный, чтобы спорить, Джейсен попробовал; но жидкость — простая вода, чистая и холодная — ожгла его горло, так что он подавился и все выплюнул. Вержер терпеливо намочила обрывок тряпки и дала Джейсену высосать воду, пока его горло не расслабилось настолько, что он смог снова глотать.

Необъятная пустыня у него во рту впитала влагу в мгновение ока, и Вержер намочила тряпку снова. Так продолжалось достаточно долго.

— Для чего нам дана боль? — пробормотала она некоторое время спустя. — Ты задумывался когда-нибудь об этом, Джейсен Соло? В чем ее значение? Многие из самых набожных наших хозяев верят, что боль — это удар плети Истинных Богов: так через страдание Истинные Боги учат нас презирать комфорт, наши тела, и даже саму жизнь. Я же сказала бы, что боль сама по себе — это божество: жестокий рулевой жизни. Боль хлещет кнутом, и все живое начинает двигаться. Главный инстинкт живого существа — избегать боли. Прятаться от нее. Если идти здесь больно, то даже гранитовый слизняк поползет в другом месте; жить — значит быть зависимым от боли. Быть превыше боли — значить быть мертвым, да?

— Не для меня, — бездумно ответил Джейсен, как только состояние его горла позволило ему заговорить. — Каким бы мертвым, по твоим словам, я ни был, мне по-прежнему больно.

— Ох, ну, в общем, да. То, что мертвые превыше боли — всего лишь вопрос веры, правда? Скажем так, нам нравится верить, что мертвые превыше боли, но есть лишь один способ узнать это наверняка.

Она подмигнула ему с улыбкой.

— Как ты думаешь, может ли боль быть также и главным принципом смерти в таком случае?

— Ничего я не думаю. Я просто хочу прекратить это.

Вержер отвернулась со странным сопящим звуком; на долю секунды Джейсен вообразил даже, что его страдания наконец тронули ее; и задался вопросом, сжалится ли она над ним теперь…

Но когда она обернулась к нему, в ее глазах светилась насмешка, а не сочувствие.