Изменница поневоле

– Они спрашивали меня о девушке. О мертвой девушке.

Маша вздрогнула, как будто ее обдало ледяным ветром. Затравленный взгляд оторвался от его лица и ушел куда-то в сторону, поплыл по кухне. Впился в пол недалеко от балконной двери.

– Что за девушка?

Он понял, что ее придется тормошить. Она по какой-то неясной причине боится говорить об этом. Об этой причине можно было только догадываться. Ему сделалось тошно.

– Говори! – потребовал он властно, как никогда прежде. – Немедленно говори!

– Анастасия Глебова, журналистка, была обнаружена мертвой в лесополосе недалеко отсюда.

– Причина смерти?

– Убита. – Она снова вздрогнула. Быстро глянула на него и опустила глаза. – Ножом в сердце. Прямо под лопатку. Под левую лопатку.

– Так… – Он с минуту размышлял, задрав голову и щурясь на свет под потолком. – А чего у вас поквартирный обход делали? Она что, здесь нарисовалась?

– Да. Машину оставила на стоянке, чужую. Ей кто-то одолжил, я не вникала. О людях спрашивала, ходила несколько дней по дворам. Я не видела, соседи рассказали.

– Ага. – Он продолжал щуриться на яркий свет ее светильников. Само собой подумалось, что для такой небольшой кухни иллюминация, пожалуй, слишком щедрая. – Девица ходила по дворам, что-то вынюхивала, а потом ее нашли в лесополосе с ножевым ранением в области сердца. Я правильно понял?

Маша молча кивнула.

– Что она вынюхивала, ты не знаешь?

Она замотала головой, все так же не разжимая рта. Вот оно, упрямство, которое непременно дало бы о себе знать, стань они жить вместе.

«Надо было прекратить эти отношения, пока они еще приносили радость», – снова подумал он с раздражением.

Надо успевать заканчивать все на высокой ноте, н-да…

– Ты не знаешь, но догадываешься? – вдруг спросил он.

Даже не понял, как у него получилось так спросить. Укол какой-то в висок, упреждающий толчок сердца. Спросил и замер.

А Машка возьми и кивни утвердительно.

– И о чем ты догадываешься, детка? – Он часто моргал, пытаясь после яркого света рассмотреть ее лицо. Оно было бледным, невероятно бледным. – Что пришло тебе в голову?

– Мне кажется, она была здесь из-за тебя, милый. – Ее бледное лицо сморщилось виноватой гримасой, сделавшись чужим и непривлекательным. – Из-за твоих денег.

– Что?! Что ты несешь?

Будто крепкая, в колючей железной перчатке рука сцапала его за затылок. Будто стул выбили из-под него, а вместе с ним землю. Он словно бы повис в воздухе, задыхаясь и барахтаясь в плотном огненном пространстве. А эта красивая девка стояла где-то далеко, на берегу, и даже не пыталась ему помочь. Таращилась испуганно и виновато и не делала ни шага навстречу!

Надо взять себя в руки! Какая журналистка, что за хрень? Никто, ни одна душа не знает. При чем здесь журналистка?

– Уф-фф, – выдохнул он с шумом, немного справившись с потрясением. И принужденно улыбнулся: – Этого не может быть, детка, об этих деньгах никто не знает. Этого просто не может быть.

– Но…

Он видел: она пытается возразить. С какой стати? И вдруг подумал, что эта красивая девка могла сама кому-нибудь разболтать. Эта журналистка могла быть ее подругой.

Но как же так? Как же доверие? Или она решила мелким шантажом через подругу-журналистку заиметь его в мужья? А та куда-то влипла попутно и сгинула. И Машка теперь отчаянно трусит и не знает, как признаться в своих вероломных замыслах.

Неприятно, конечно, но он выдержит.

– Давай, забудем, Маш, обо всем этом. Еще раз говорю тебе: насчет денег никто не знал.

– Но они… – Она странно поперхнулась, вцепилась зубами в костяшку пальца, а потом проговорила на выдохе: – Они пропали, милый!

– Пропали? Когда пропали, я не понял? О чем ты?

Снова он барахтался в огненной воздушной жиже, боясь втягивать ее в легкие, боясь шевельнуться, потому что одежда на нем немедленно начинала тлеть и потрескивать. Что она несет? Что она натворила?

– Ты хочешь сказать, что мои деньги пропали? – Его затрясло после того, как она в очередной раз кивнула. – Деньги, которые я оставил тебе на хранение, пропали? Ты хоть понимаешь, что натворила, дура?!

Нельзя было кричать, а он кричал. Нельзя было паниковать и беситься, а он не мог! Он задыхался от паники, от ненависти. Он ненавидел ее сейчас так, как не ненавидел ни разу в своей жизни. Он даже ударил ее по лицу, сорвавшись с места и сдернув ее со стула. Занес снова руку, но опомнился. Понял, что может совершить непоправимое.

– Дрянь! – хрипло крикнул он и с трудом перевел дыхание. – Какая же ты дрянь!

– Я отдам. Я все отдам! Не сразу, постепенно, но отдам.

Маша почему-то не плакала. Тряслась всем телом, без конца трогала разбитую губу. Кровь капала на домашнее тонкое платье, но она не плакала. Это бесило еще больше. Почему она не рыдает, не бьется в истерике? Она должна молить о прощении, руки ему целовать, колени. А она…

Он, медленно шагая, обошел кухню, вернулся на место. Подумал минуту. Спросил:

– Когда это случилось?

– Что? – Она снова дернулась всем телом, будто он сзади хлестал ее кнутом.

– Когда пропали деньги?

Она назвала дату. И добавила зачем-то, что деньги пропали в тот вечер, когда убили журналистку.