Изменницы

– Как только у меня появилась призрачная надежда на счастье, я ухватилась за нее. Скорее всего, королева ни за что не дала бы своего согласия на наш брак. Если бы я обратилась к ней, она наверняка запретила бы мне выйти замуж и оставила у себя на службе, чтобы я состарилась незамужней! Юнона считает, что гораздо хуже нарушить прямой запрет, чем так… – Она хватала ртом воздух и с трудом произнесла: – Мышка, он ведь мог бы жениться на другой!

– Ах, Китти, – вздохнула я, не собираясь читать ей нотаций. Но, конечно, я вспомнила о том, что случилось с Джейн, когда она поссорилась с другой королевой.

– «Ах, Китти!» – передразнила она. – Да откуда ты вообще можешь знать, что я чувствую?

Я сникла. Конечно, я никогда не узнаю, что такое любовь. Моя судьба – делать именно то, чего она избегает, рискуя жизнью: оставаться на службе у королевы, вечной фрейлиной.

– Конечно, уродливая карлица Мэри Грей никогда не узнает, что такое любовь! – Мой голос дрожал от гнева. – Для меня отсюда выхода нет! – Кэтрин вздрогнула, как от удара. – А тебе не приходило в голову, что, женившись на тебе, Гертфорд, возможно, преследует свои цели?

– Ничего подобного. Только не спрашивай, откуда мне это известно. Просто я знаю, и все. Он боится, боится Сесила, и все же…

– Ему есть за что страдать.

– И есть что терять!

Она, конечно, права.

– Кто еще знает о том, что вы поженились? – спросила я.

– Только Юнона.

– Но ведь вас венчал священник?

– Обычный бродячий церковник, который давно уехал. Ах, Мышка! – Голос ее стал слабым и глухим. – Что я наделала?

Кровь из обкусанного ногтя капала на ее атласное платье.

– Но ты ведь не?.. – Я смотрю на ее живот и снова сочувствую ей.

– Нет! – ответила она, правда не слишком уверенно. – По крайней мере, я так не думаю. У меня приходят месячные, правда нерегулярно… – Она помолчала, ломая пальцы. – И они совсем слабые.

– Может, все дело в том, что ты так похудела. – Я взяла ее за руку. Даже мои короткие пальцы без труда сомкнулись у нее на запястье. – Всем известно, если не есть как следует, месячные прекращаются.

Кэтрин всегда ела плохо – больше попадало собакам под стол, чем ей в рот.

– Да, – вздохнула она, понурившись. – Об этом я не подумала.

– Видишь, – говорю я, – все не так плохо, как тебе кажется.

Правда, мои слова нас не убедили. Мы обе думали об одном: что сделает королева, если узнает об их непослушании. Если узнает… и когда узнает. Кэтрин зажала в руке что-то висевшее на цепочке у нее на шее; поймала мой взгляд.

– Вот. – Она показала мне два кольца, одно с остроконечным бриллиантом, второе – из пяти спаянных между собой колец.

– От него? – Я склонилась поближе, чтобы лучше их рассмотреть. Оба кольца очень красивые, искусно сделанные, а не сработанные кое-как в спешке, не безделушки. Я вынуждена была признать, что намерения у Гертфорда серьезные.

– Какая же ты глупышка! – сказала я. – Надо было подождать. – Сейчас я думала только о себе, о своей мечте, о надежде зажить с ней одним домом, одной семьей. – Китти, как я устала от твоей порывистости! Ты никогда не думаешь о последствиях своих поступков… – На самом деле я хотела сказать, что она никогда не думает обо мне.

– Но… – Вид у нее был совершенно несчастный, как будто мои слова ее добили, и мне стало не по себе: я дала волю гневу, а сестре сейчас и так очень плохо.

Снаружи донесся шум.

– Кто-то с улицы, – сказала Кэтрин, поспешно убирая цепочку под платье.

Мы услышали чьи-то тяжелые шаги на лестнице.

Дверь распахнулась, и вошел Гертфорд. На руках он нес Юнону. Она была бледна как мел, а он совершенно убит горем. Кэтрин проворно спрыгнула с кровати и откинула покрывало. Я отошла в сторону, пропуская Гертфорда; он бережно уложил на кровать неподвижное тело сестры. Кэтрин укрыла ее теплым одеялом и меховой накидкой, которую завязала у нее на шее.

– Она холодная, Гертфорд. Ледяная! – тонким голосом произнесла Кэтрин.

– Побудь с ней, – попросил он. – Я приведу врача.

Юнона лежала совершенно неподвижно, только глаза иногда приоткрывались, но тут же закрывались снова; дышала она неглубоко и часто, с хрипом, как будто воздух не попадал в легкие. Я подбросила в камин дров, поворошила их кочергой, взяла щипцами грелку, сунула ее в угли, не зная, что еще сделать. Мне показалось, что мы ждали врача бесконечно. Снаружи разверзлись небеса; мы сидели в неизвестности, и только ливень барабанил в стекла.

Я достала нагретый камень из огня, положила его в грелку с длинной ручкой, осторожно закрыла крышку и подсунула грелку в ноги кровати. Потом зажгла свечу и легла к ним, задернув полог, чтобы не было сквозняка. Кэтрин тихо пела, но у нее срывался голос, и я видела при свете свечи, что лицо у нее мокрое и блестит, как будто осыпано блестками.

– Она уже несколько месяцев кашляет, – прошептала Кэтрин. – Я не думала… не думала… была слишком поглощена своими делами… Господи, Мышка… Что, если…

Я положила руку ей на плечо и перебила ее:

– Китти, ничто не в состоянии этого предотвратить. Она поправится; вот подожди, и увидишь.