Изменницы

Но мои утешения были напрасны; Кэтрин, как и мне, все понятно. Юнона уже не выздоровеет. Мы видели многих на пороге смерти; мы знали, как выглядит смерть.

– Вчера она танцевала. – В голосе Китти звучала надежда. – Я была ее парой в паване!

Я видела, как они танцуют, и теперь вспомнила, какой слабой, усталой, измученной выглядела Юнона и как ей приходилось то и дело останавливаться, потому что ее худую фигурку сотрясал приступ кашля; я боялась, что ее разорвет пополам.

– Вчера она танцевала, – повторила я.

Меня поразила мысль: хотя Кэтрин уже двадцать, а мне всего пятнадцать, когда происходит что-то важное, главной становлюсь я. Так было с тех пор, как мы лишились Джейн.

Врач наконец пришел, и я приоткрыла полог. Он высокий и мрачный; к груди он прижимал большую жесткую кожаную сумку. Гертфорд стоял у него за спиной с диким взглядом.

– Итак, на что она жалуется? – спросил врач, и его толстые щеки затряслись, как студень.

Мне хотелось встряхнуть его и закричать: «На что жалуется? А разве сами не видите?!» Но я молчала и наблюдала, как доктор хмыкает и ахает над неподвижным телом Юноны.

По-моему, только я заметила тот миг, когда она испустила последний вздох.

Кэтрин держала доктора за рукав и умоляла спасти ее подругу, умоляла отчаянно, а он старался освободиться от нее. При виде такого зрелища у меня разрывалось сердце.

– Китти. – Я обхватила ее лицо ладонями, насильно повернула ее к себе. – Китти, она умерла.

– Нет! – крикнула она. – Не-ет!!!

Гертфорд плакал.

Врач щупал пульс, прижимал пальцы к ее шее, но вскоре отдернул руку и покачал головой. Затем он начал разглагольствовать о причине смерти и о том, что необходимо позвать священника. Мне хотелось, чтобы он поскорее ушел. Зачем ей сейчас священник?

Кэтрин улеглась на кровать рядом с Юноной и шептала ей что-то на ухо, как будто она еще жива и они, как обычно, поверяют друг другу свои тайны.

Гертфорд взял себя в руки и попросил доктора оставить нас с нашим горем; он проводил его, помог донести саквояж и закрыл за ним дверь.

Я повернулась к кровати. Кэтрин держала Юнону за плечи и трясла ее.

– Вернись! – рыдала она. – Вернись, моя любимая!

Такое зрелище способно растрогать даже самых жестокосердных.

Наконец она посмотрела на Гертфорда:

– Сейчас ты не можешь меня оставить.

Я наблюдала за ним; его лицо было искажено горем – я еще не видела брата и сестру, которые были бы так близки, как Гертфорд и Юнона. Неожиданно я поняла: Юнона была опорой, на которой держалась любовь Кэтрин и Гертфорда друг к другу. Он хотел что-то сказать, но затем я заметила в его глазах нечто похожее на страх, и он, едва заметно покачав головой, молча погладил Кэтрин по спине.

Ладгейт, июнь 1561 г.

Левина

Темное небо было испещрено ядовито-розовыми полосами. Все затихло, как будто Бог затаил дыхание; даже птицы умолкли. Потом поднялся ветер. Сначала он как будто шептал, едва касаясь верхушек деревьев. Постепенно ветер набирал силу: хлопал ставнями, все спешили в укрытие, ждали дождя. Левина видела молнию вдали: раздвоенные нити ярко освещали все кругом. Она отсчитывала секунды до грома, оценивала расстояние, далеко ли гроза – одна секунда равна одной лиге. Раздался мощный раскат, от которого она вздрогнула. Эллен, новая служанка, завизжала от страха, а бедный Герой, испугавшись, залез под стол.

На глазах у Левины дождь унесся на юг. Но ветер завывал по-прежнему; время от времени слышались новые раскаты грома. Левина, с помощью Эллен, закрыла и задвинула все ставни, надеясь, что стекла в окнах не разобьются. Бедная девочка была напугана до смерти, ей было так страшно, что она не могла спать, правда, спать в таком грохоте не смог бы никто, поэтому они сидели вместе. Эллен жалась к огню, раскачиваясь взад и вперед, и напевала детскую песенку.

Левина поставила на стол свечу и начала разбирать груду заброшенных бумаг. Нужно было ответить на письма, разобраться со счетами и тому подобное. Почти месяц она не бралась за документы, с тех пор, как Георг уехал в Брюгге, чтобы вступить в права наследства после смерти отца. Она уже не помнила, когда они в последний раз вместе сидели за этим столом; едва помнила минуты нежности, которые их объединяли, – ее постель холодна. Но, внушала она себе, Георг любит и ценит ее за то, что она не такая, как другие жены, что она сама зарабатывает на жизнь, на вырученные ею деньги они могут себе позволить такую роскошь, как застекленные окна. Правда, может быть, все изменилось и с годами Георг именно за это начал ее презирать. В конце концов, они все чаще жили врозь, у нее была своя, отдельная жизнь.