Измеряя мир

Бонплан осторожно переставлял ноги. Ему казалось, что он уже долгие часы идет по снегу и слышит его хруст, ни на минуту не забывая, что между ним и бездной тонкая корка из кристаллов льда. До конца своей жизни, уже взятый в Парагвае в плен, влачивший потом в бедности свое одинокое существование, он до мельчайших подробностей помнил этот переход: жидкие облака в дымке, белый разреженный воздух, бездна по нижнему краю поля зрения. Бонплан попробовал замурлыкать песенку, но голос, который он услышал, был не его, пел кто-то другой, и тогда он замолчал. Бездна, вершина горы, небо и хруст льда под ногами длились бесконечно: они все шли и шли. И все никак не могли дойти. Пока наконец — Гумбольдт уже ждал его и протягивал ему руку — он не почувствовал, что стоит на твердой земле.

Бонплан, произнес Гумбольдт. Он показался ему маленьким, седым и внезапно состарившимся.

Гумбольдт, откликнулся Бонплан.

Какое-то время они молча стояли рядом. Бонплан прижимал к носу платок, пытаясь остановить кровотечение. Постепенно, сначала прозрачные, затем более предметные, возвратились назад дрожащие пчелиные соты. Снежный мост был длиной всего десять, самое большее пятнадцать футов, чтобы проделать такой путь, потребовалось бы всего несколько минут.

Нащупывая дорогу, они шли вдоль гребня. Бонплан за это время успел установить, что состоит, собственно, из трех персон: один Бонплан, спотыкаясь, бредет по скале; другой наблюдает за первым; а третий непрерывно комментирует все происходящее на никому не понятном языке. В виде эксперимента он отвесил себе пощечину. Вроде помогло, и некоторое время после этого он соображал лучше. Только это ничего не изменило вокруг: там, где должно было быть небо, над ними висела сейчас земля, и, следовательно, они спускались вниз головой.

Однако в этом есть смысл, громко сказал Бонплан. В конце концов, они находятся на другой стороне Земли.

Что ответил Гумбольдт, он не понял, его голос заглушило бормотание комментирующего Бонплана. Первый Бонплан начал петь. Ему вторил другой, а потом и третий Бонплан. Эту песню он выучил в школе, в этом полушарии ее наверняка никто не знал. Вот и доказательство, что те двое рядом с ним вполне реальные люди и никакие не авантюристы, иначе кто же научил их этой песне? Правда, в этой мысли было что-то нелогичное, но что именно, он так и не понял. Да в конце концов, какая разница, ведь у него все равно нет гарантии, что тот, кто рассуждает, был именно он, а не один из тех двоих. Он дышал прерывисто и громко, его сердце бешено колотилось.

Гумбольдт внезапно резко остановился.

В чем дело? в ярости закричал на него Бонплан.

Гумбольдт спросил, он тоже это видит или нет.

Ну, факт, а то как же? сказал Бонплан, не зная, о чем речь.

Гумбольдт пояснил, что ему нужно было удостовериться. Он больше не доверяет своим чувствам. К тому же пес вечно крутится под ногами.

Пса, сказал Бонплан, я никогда не мог терпеть.

Эта пропасть здесь, спросил Гумбольдт, она существует или это обман зрения?

Бонплан посмотрел вниз. Под их ногами разверзлась бездна, расселина уходила вниз примерно футов на четыреста. На другой ее стороне тропа шла как ни в чем не бывало дальше, оттуда до вершины было рукой подать.

И на ту сторону ни за что не перебраться!

Бонплан испугался, потому что это сказал не он, а человек справа от него. Но для того, чтобы все было как взаправду, он вынужден был повторить сказанное: да, на ту сторону ни за что не перебраться!

Никогда, подтвердил человек слева. Разве что только перелететь!

Медленно, словно ему что-то мешало, Гумбольдт опустился на колени и открыл стеклянный цилиндр с барометром. Его руки сильно дрожали, он чуть не выронил барометр. И у него теперь шла носом кровь и капала ему на сюртук.

Только бы не допустить ошибки, произнес он тоном заклинания.

Уж будьте так добры, сказал Бонплан.

Непонятно каким образом, но Гумбольдту удалось развести огонь и нагреть на нем воду в маленьком котелке. Он больше не может полагаться на барометр, заявил он, да и на свою голову тоже, он хочет определить высоту по точке кипения. Он прищурился, губы дрожали от напряжения из-за предельной концентрации. Когда вода закипела, он измерил температуру и засек по часам время. Потом вытащил блокнот. Он смял полдюжины листков, прежде чем унял дрожь в руках и сумел записать числа.

Бонплан с недоверием изучал бездну. Небеса маячили где-то далеко внизу, шероховатые и рваные по краям. Пожалуй, можно привыкнуть стоять на голове. Но только не к медлительности Гумбольдта! Бонплан спросил, он сегодня закончит или надеяться уже не на что?

Тысяча извинений, откликнулся Гумбольдт. Никак не удается сосредоточиться. И потом, ради бога, возьмите кто-нибудь пса на поводок!