Изнанка счастья

Да, если бы выставил! Конечно, это было бы легче. Взяла чемоданы и пошла себе в новую жизнь. Ведь у неблагодарных дряней и падших женщин тоже бывают новые жизни, пусть со старым чувством вины, пусть с пеплом на голове, но новые! Да, это было бы легче, конечно… А только Леня никакие чемоданы не выставит, и придется глядеть ему в глаза, и объяснять что-то… Объяснять то, что он и сам давно понимает, и проговаривать то, о чем он и сам давно знает. И никуда от этого разговора не денешься.

Вот и арка, в конце которой виден кусок двора, мягко освещенный уставшим вечерним солнцем. Чем глубже заходишь в арку, тем шире открывается сам двор, поросший старыми тополями и ясенями, и зарослями шиповника вокруг детской площадки. Надо же, никогда раньше не замечала, какой у них уютный двор… Будто маленький мирок, отделенный от шумной суеты города. Можно пройти к подъезду по тротуару, обогнув заросшую деревьями сердцевину двора, а можно по узкой тропинке, протоптанной напрямик. Да, очень уютное место. И уютная жизнь…

Долго стояла у двери в квартиру, теребя в ладони ключи. Самой дверь открыть или нажать на кнопку дверного звонка? Наверное, лучше самой. Сейчас, еще одну минуту, надо с мыслями собраться. Хотя – какое там собраться, если вместо мыслей – трусливый хаос? Можно еще, конечно, прямо сейчас Джанику позвонить и сообщить, что ничего и никогда больше не будет… И вломиться потом в квартиру со слезами, броситься Лене в ноги – прости, прости?.. Да, много можно за эту минуту принять хороших и правильных решений. Или неправильных… Кто, в конце концов, установил критерий этой правильности? Или неправильности, черт ее разберет?

Наконец решительно вставила в замочную скважину ключ, повернула, так же решительно ступила в прихожую. Леня выглянул на шум из гостиной, произнес почти равнодушно:

– Привет.

Хотя нет, не равнодушно произнес. Присутствовала напряженная нотка в его голосе. И тем более «привет» без обычного обращения «Марсельеза» звучал как-то даже болезненно для слуха…

– Привет… – пролепетала она тихо, снимая с ног туфли.

Вошла в гостиную, увидела на диване наполненный наполовину рюкзак и Леню, стоящего к ней спиной и отыскивающего что-то в шкафу.

– Лень… Ты собираешься куда-то, да?

– Да, собираюсь, – ответил он, не поворачивая головы. – Вот, не могу найти толстый свитер… Серый такой, с высоким воротом, я его всегда на рыбалку беру.

– Он на второй полке сверху. Да, да, вон там.

– А, все, увидел. Спасибо.

Леня достал свитер, повернулся, старательно уложил его в рюкзак. Потом глянул на нее озадаченно, будто невзначай вспомнил о ее присутствии, проговорил тихо:

– На рыбалку с Ванькой решили съездить. На Волгу. У него там двоюродный брат живет, давно на рыбалку зовет.

– А надолго, Лень?

– На неделю. Я уже позвонил главврачу, он дал добро на неделю в счет отпуска.

– Главврач тебя отпустил?!.

– А почему бы и нет? Я, можно сказать, первый раз внеплановый отпуск попросил… Бывают обстоятельства, что невозможно отказать человеку в такой малости.

– Какие обстоятельства, Лень?

Он поднял голову и опять глянул так, будто только что обнаружил ее присутствие. И от этого взгляда все у нее внутри съежилось и застонало, и заныло виноватостью и раскаянием. Шагнула к нему, прошептала, едва сдерживая слезы:

– Лень…

Он тоже сделал торопливый шаг, но в другую сторону. И продолжил своим тихим и ровным голосом, будто говорил о чем-то совсем обыденном:

– Я уеду на неделю, а ты разберись тут… Как сумеешь… Сама разберись, поняла? Останешься – оставайся. Если нет – уходи, держать не стану. Главное, ты четко определись, или так, или этак, промежуточных состояний больше не надо. А то и сама извелась, и меня извела. Еще и дама эта… Как бишь ее, имя забыл…

– Наринэ Арсеновна, – тихо подсказала Марсель, сглатывая слезы.

– Во-во, она самая. Между прочим, могла бы и не извещать меня о своих материнских страданиях, и оценок происходящему не давать. Подумаешь, какие новости сообщила. Наверное, я страшно огорчил ее своим равнодушным отношением к новостям. Десять лет назад огорчил и сегодня тоже огорчил.

– Значит, ты все знал… – тихо констатировала Марсель, отводя взгляд в сторону.

– А ты по-другому думала, да? Что я, старый дурак, не вижу ничего, не понимаю?

– Нет, Леня. В том-то и дело, что не думала.

Он глянул на нее с грустной усмешкой и смотрел долго, долго. Потом протянул руку, ласково огладил теплой ладонью затылок:

– Ладно, Марсельеза, не реви… Все проходит, и это пройдет. И помни, что я тебе благодарен за те счастливые годы, что ты мне подарила. С пафосом звучит, да? Ну и пусть. Тем более я сам во всем виноват, а с тебя спрос маленький.

– Ты ни в чем не виноват, Лень. Это я. Я во всем виновата.

– Да брось, Марсельеза. Моя беда и вина в том, что я позволил тебе в душу свою залезть, корнями там прорасти, а снаружи на цветы обманчивые радоваться. Ты ж не виновата, что я эти цветы сам себе придумал и верил, что они живые и настоящие. Брось, Марсельеза, ни в чем ты не виновата.

– Но они и правда живые, Лень. Настоящие и живые.