Изнанка счастья

И тут же все поднялось в ней мучительным сопротивлением – нет, нет! Никогда не забудется, никогда не перемелется! Можно и не уговаривать себя понапрасну! Восточный брутальный мужчина по имени Джаник прочно вошел в ее душу, в сердце, в женскую природу… Без него ее уже нет… Без его рук, без его голоса, без его нежной ярости и ласковой властности… Видимо, по природе она все-таки та самая сучка, и никуда от этой природы не денешься. И ничего в этом ужасного нет, у всякой женщины природа своя. И надо ли природе сворачивать голову, чтобы не быть сучкой, а быть приличной во всех отношениях женщиной? Вопросы, вопросы…

Она встряхнула головой и застонала от боли. Да, хорошо лежать в бреду и ни о чем не думать. Наверное, организм позаботился о ней, выключил на несколько дней, чтобы вопросов самой себе не задавала. Теперь надо самой о себе заботиться… Отвлечься… Так, а что там, на улице? Какая нынче погода?

Поднялась с постели, подошла к окну. Хотя и ранее утро, но видно, что дрянной будет день, бессолнечный. Облачный, хмурый, неуютный. Паршивое состояние невесомости между землей и небом, когда вроде и с неба не капает, но лучше бы уж капало для полной определенности. Интересно, а на Волге что за погода? Скорее всего, такая же депрессивная.

Подумала, и тут же представила себе Леню, сидящего на берегу с удочкой. Старый дождевик накинут на плечи, капюшон скрывает лицо. Глаза смотрят на поплавок и не смотрят… Рядом Ваня Зиновьев сидит, говорит что-то. Леня едва заметно кивает головой, хотя и не вслушивается, что он говорит. Вот достает очередную сигарету, прикуривает, и огонек зажигалки выхватывает небритую щеку и глаза, наполненные болью.

Леня, Леня! Лучше бы ты вскипел на меня яростью, вышвырнул из квартиры и назвал все вещи своими именами! Наверное, тебе легче бы было. Зачем, зачем это душераздирающее благородство и время на окончательное «обдумывание»? Для обоюдной боли? Хотя, наверное, твоя боль и моя боль не сравнимы по горькому вкусу… Твоя боль горше. Тогда тем более – зачем?

На тумбочке заверещал телефон, и кинулась к нему, будто спасалась он грустных мыслей. Глянула на дисплей…

Джаник. Господи, наконец-то.

– Джаник, ты куда пропал? Я болела, с высокой температурой лежала… Только сейчас очнулась, глянула во входящие, а там вызовов нет… Что-то случилось, да?

– Да, Марсель, случилось. Тетя Аревик умерла. Я похоронами занимался, не мог звонить.

– Да, я понимаю. Прости, Джаник. Мне очень жаль.

– Да, все знакомые тети Аревик на похоронах плакали. Мама тоже пришла, ей плохо стало, в обморок упала. Такое вот позднее раскаяние.

– А сейчас ей лучше, надеюсь?

– Да, сейчас уже лучше. Она улетает в Ереван рано утром в субботу.

– В субботу? – бездумно переспросила Марсель. И так же бездумно продолжила: – Да, да, в субботу. И Леня приезжает в субботу.

– Я это помню, Марсель. Я маму отвезу в аэропорт и приеду за тобой. Ты будешь готова? Вещи свои успеешь собрать?

– Я не знаю, Джаник. До субботы еще далеко, сегодня еще четверг. Но погоди… Я что-то не поняла, я разве говорила тебе про субботу?

– Да. Ты мне позвонила и сказала, что должна все решить до субботы. Только у тебя голос был такой… Плавающий. Будто ты не в себе была.

– Да, я тогда уже заболела, наверное. Я даже не помню, что звонила… И что говорила… И я еще ничего не решила, Джаник, прости. То есть решила и… не решила. Ты не звони мне ни сегодня, ни завтра, ладно?

Джаник замолчал, и Марсель показалось, что ясно увидела его лицо в эту минуту. Конечно, оно было усталое и сердитое, и желваки обозначились на твердых щеках. Конечно, ее трусливая нерешительность хоть кого с ума сведет. Хотя он должен ее понять…

– Хорошо, Марсель, я не буду звонить, – тихо, но твердо произнес Джаник. – Но в субботу утром я все равно за тобой приеду, так и знай. Маму в аэропорт отвезу и приеду. Рейс в четыре утра, так что не позже семи я буду у тебя. А звонить я больше не буду, это да. И ты к семи часам будешь готова, Марсель. Если ты не можешь решить, то я так решил, на том простом основании, что я мужчина, а ты моя женщина. Я беру на себя ответственность за твое решение, я все равно приеду за тобой, слышишь?

– Да, я слышу, Джаник.

– Я люблю тебя, Марсель.

– И я тебя люблю, Джаник. А твоя мама… Ты ей сказал о своем решении?

– Да, сказал. Давно сказал. Ты знаешь, на маму так сильно подействовала смерть тети Аревик, она будто другая стала… А еще я ей все письма отдал, которые тетя Аревик писала в Ереван и которые никогда не отправляла. Так и отдал, запечатанными в конвертах. Не знаю, что уж там такое мама прочитала… А только после этого другая стала, не узнать. Говорит, что любила Аревик, сестру ведь нельзя не любить. Странно, правда? Всю жизнь прожить без прощения и все равно любить… Кстати, мама и с моим решением тоже смирилась. И ждет нас в гости… Ты прости ее, пожалуйста, что она так с тобой… Иногда гнев затмевает и разум, и любовь, и человек сам себя не ощущает, не чувствует. Но она сама тебе обо всем этом расскажет… Потом… Обязательно расскажет. И попросит у тебя прощения. Ведь ты простишь ее, Марсель?