Изображая, понимать, или Sententia sensa: философия в литературном тексте

И, подойдя ко мне, Учитель поцеловал меня в лоб».

Чуть позднее Учитель целует Великого инквизитора – Ленина, объясняя свой поступок подражанием аналогичным поступкам героев русских романов. Поцелуй, которым он целует еврея Эренбурга, означает лишь одно: их духовное родство, полное приятие таинственным мексиканцем пафоса еврейства.

Произнесенные Хуренито фразы можно свести к всем известным филосемитским банальностям, однако здесь банальности эти преодолеваются чрезвычайно мощной идеей, которую я и хотел бы обсудить.

«Нет» как шаг к трансценденции

Это уже нечто другое, чем карамазовское неприятие мира. «Мне надо возмездие… и возмездие не в бесконечности где-нибудь и когда-нибудь, а здесь, уже на земле, и чтоб я его сам увидел. Я веровал, я хочу сам и видеть… Я хочу видеть своими глазами, как лань ляжет подле льва и как зарезанный встанет и обнимется с убившим его. Я хочу быть тут, когда все вдруг узнают, для чего всё так было. На этом желании зиждутся все религии на земле, а я верую». Иван Карамазов требует осуществления всех эсхатологических чаяний в этом мире, оттого и возникает у него проект теократии, которая отдает мирскую жизнь под власть церкви, пусть даже забывшей о Боге, зато утирающей каждую слезинку ребенка. Ивану недостаточно каких-то загробных воздаяний, он хочет гармонии и счастья для всех людей уже здесь, на земле.

Поскольку гармонии нет, он и возвращает Богу свой билет. Эренбург говорит совсем другое. Иван не принимает земной мир, поскольку в нем царит зло. Эренбург не принимает этот мир, даже если он благополучен, просто за то, что он лишен высшего смысла, за национальный эгоизм каждого народа, устроившегося на Земле, за то, что довольны собой и не могут подойти к себе со словом «нет». Конечно же каждая нация усвоила свою дозу христианской истины или того, что сочла за таковую. И даже исполняет в меру человеческих сил необходимые заповеди. Но нет нас, все мы! Еврейство, несмотря на национализм иудаизма, без конца рождает наднациональные идеологии, ибо исходно рожденный ими Бог был понят ими как Бог всех народов. Это народ, отрицающий племенных богов, но создающий общего Бога, который царство свое имеет в ином мире[646]. Именно такое обстоятельство дает евреям основу для противоупора современному им миру. И их избранность Богом означает лишь страшную ответственность перед Богом, который суров к избранникам (потоп, Содом и Гоморра), но и ненависть остальных народов, преданных сиюминутности, а потому ненавидящих евреев за их бытие в Вечности. Бытие в Вечности, несмотря на постоянное уничтожение этого племени в каждый конкретный исторический отрезок времени. Это гениальное свойство еврейского племени увидела Марина Цветаева, может, и не без влияния эренбурговской книги.

За́ городом! Понимаешь? За!
Вне! Перешед вал.
Жизнь – это место, где жить нельзя:
Ев – рейский квартал.

Так не достойней ль во́ сто крат

Стать Вечным Жидом?
Ибо для каждого, кто не гад,
Ев – рейский погром —

Жизнь. Только выкрестами жива!

Иудами вер!
На прокаженные острова!
В ад! – Всюду! – Но не в

Жизнь, – только выкрестов терпит, лишь

Овец – палачу!
Право-на-жительственный свой лист
Но – гами топчу!

Втаптываю! За Давидов щит —

Месть! – В месиво тел!
Не упоительно ли, что жид
Жить – не захотел?!

Гетто избранничеств! Вал и ров.

По – щады не жди!
В сем христианнейшем из миров
Поэты – жиды!

«Поэма конца» 1924 (Прага)

Это тот уровень, на который всходят избранники всех народов. Об этом строчки Марины Цветаевой, которые помечены годом смерти Франца Кафки, тоже увидевшего, опережая время, наступившую «нетость Бога» и ужас от наступавшей на мир безличности, претендовавшей заместить Бога[647]. Жизнь в сем мире – путь «выкрестов», т. е. отказавшихся от свободы человека для приспособления к миру. Путь поэта – это тоже «нет» современному миру, это путь в гибель, поэтому поэты – «жиды». За неприятие современного мира, скрываемое под униженными улыбками, засаленными лапсердаками, мир, чувствующий это еврейское презрение к миру сему, так ненавидит, строит гетто, которое потом уничтожает, распространяя мифы о желании евреев захватить власть над вселенной. А на самом деле это другое, это отказ от «евклидовой геометрии».

В моем романе «Крепость» (глава 7-я) герой рассуждает на эту тему. Приведу эти рассуждения, чтоб не пересказывать и не множить сущности, а некоторую возможную неточность спишем на то, что произведение художественное, а не научное: