Изображая, понимать, или Sententia sensa: философия в литературном тексте

Повесть, о которой идет речь («Die verlorene Ehre der Katharina Blum»), стилизована под жанр так называемой документальной прозы, и предметом ее является судебный процесс по делу Катарины Блюм, двадцатисемилетней домашней работницы; она «застрелила в своей квартире журналиста Вернера Тётгеса», как об этом сообщается в первых же строчках. Обращение большого писателя к криминальному сюжету, как мы понимаем, позволяет предельно заостренно поднять социальные, нравственные и культурные вопросы большой значимости. И действительно, в этой повести Бёлля мы можем увидеть практически все его темы, мотивы, образы, но как бы возведенные в высшую степень, дающуюся не только ростом мастерства, но прежде всего постоянными размышлениями над проблемами немецкой культуры, ее традициями, уточнением и прояснением собственной позиции, ее углублением. Здесь каждое слово взвешено, выверено, несет всю полноту смысловой нагрузки, пронизано токами всей предшествующей литературы, насыщено глубокой литературно-философской символикой.

В одном из лучших ранних рассказов Бёлля «Когда кончилась война» есть эпизод, когда автор-рассказчик отказывается взять из рук бывших солдат фашистской армии кусок хлеба («я не хотел преломить с ним хлеб»), хотя это грозит ему если не гибелью, то уж во всяком случае избиением. Его спасает бывший узник нацистского концлагеря, отмечая при этом у героя «проклятый дар придавать всему символический смысл». Этот «проклятый дар» Бёлль сохранил на всю жизнь, с каждым новым произведением все больше оттачивая его. Он видит мир крупно, у него нет случайных бытовых зарисовок, проходных жанровых сценок, необязательных разговоров или персонажей. Немного забегая вперед, замечу, что и Катарина Блюм для него не просто «женский персонаж», в ней он видит идеальный образ Германии. Закономерен вопрос: почему именно в женщине? Для Бёлля, как он сам неоднократно признавался, за время войны, после многих лет отупляющей казармы «понятия “мужчина” и “дурак” стали почти тождественными». В женщине искал он доброту, ласку, гуманность, духовность. Заметим также, что образ женщины как выражение глубинной сути нации характерен для многих культур – это связано с древнейшей традицией, понимающей женщину как хранительницу дома, очага, упорядочивавшую мир вокруг себя, ведущую к свету (Беатриче в «Божественной комедии» Данте). Русская поэзия знает образ Татьяны Лариной, символ женской чистоты и верности, потеря такой женщины для мужчины равнозначна потере творчески-гармонизирующей силы, ведет к бесплодному одиночеству.

Для немецкой литературы, склонной к метафизическим построениям, эта тенденция облеклась в поиск вечной женственности, которая, по мысли Гёте, не только дарит жизнь, возвышает душу и гармонизирует мир, но и ведет к постижению конечной истины бытия. «Фауст» завершается следующими строками: «Здесь – заповеданность // Истины всей. // Вечная женственность // Тянет нас к ней». Образы Лотты («Страдания юного Вертера») и Маргариты («Фауст») – это как бы персонификация, художественная реализация идеальных представлений поэта (разумеется, опиравшихся, как мы знаем, на реальные женские прототипы). Еще дальше шли немецкие романтики, которые искомую ими «душу мира» трактовали как девичью, женскую душу[768]. В русле этой национальной традиции в решении женских образов шли и художественные поиски Бёлля. Это и женщина, в голосе которой «никогда не звучали брачные ноты» («Когда кончилась война»), это и Эдит Шрелла, не принявшая «причастия буйвола», «агнец божий» («Бильярд в половине десятого»), и Мари Деркум, своим уходом лишившая главного героя, клоуна Ганса Шнира, жизненной силы («Глазами клоуна»), это и героиня «Группового портрета с дамой». Катарина Блюм, на мой взгляд, стала квинтэссенцией этих поисков.