Изображая, понимать, или Sententia sensa: философия в литературном тексте

Общество не случайно обрушивается на нее. Она не просто человек «свободной профессии», она воистину свободна внутренней, тайной свободой в отличие от продажного журналиста, который по сути своей раб, ибо выступает не от себя, а от купившего его общества. Она незаменима (после ее ареста все разлаживается в тех семьях, где она работала), а «застреленный Тётгес нашел преемника и продолжателя по имени Эгинхард Темплер». Ее противники взаимозаменяемы, они безлики, лишены индивидуальности. Писатель постоянно подчеркивает «чувствительность Блюм к слову», которая означает требование точности, правдивости. Она при этом сталкивается с приблизительностью передачи ее слов органами юстиции и откровенной ложью ГАЗЕТЫ (прописными буквами это слово пишет сам Бёлль), хотя, казалось бы, и в том и в другом случае владение точным словом является профессиональной обязанностью. В результате откровенной лжи ГАЗЕТЫ умирает тяжелобольная фрау Блюм, мать Катарины. Пробравшись в больницу, журналист Тётгес «изложил фрау Блюм факты, хотя и не был уверен, что до нее все дошло, ибо, по всей видимости, имя Гёттена ей ничего не говорило, и она сказала: “Почему должно было так кончиться, почему должно было так случиться?” – что он в ГАЗЕТЕ перевернул следующим образом: “Так и должно было случиться, так и должно было кончиться”. Небольшую поправку, внесенную в высказывание фрау Блюм, он объяснил тем, что как репортер он обязан и привык “помогать простым людям выразить свои мысли”».

Речь, однако, здесь не просто о беспринципности бульварной прессы, это было бы слишком мелко, слишком на поверхности. Бёлль в своей повести говорит о чем-то более субстанциально важном – о необходимости защищать внутренний мир человека, его честь и достоинство. Ведь существенно понять, почему Катарина выстрелила, что вынудило такую женщину, воплощение всех, на взгляд писателя, лучших свойств, поднять руку на человека? Что же произошло? Необходимо пояснить это подробнее.

Итак, дипломированная экономка Катарина Блюм знакомится на вечере у своей крестной с молодым человеком (кстати, чувствуете парафраз истории Золушки, нашедшей на балу своего принца?), влюбляется в него, увозит к себе домой, проводит с ним ночь, а наутро, узнав, что его преследует полиция, помогает ему скрыться. Ворвавшаяся в дом полиция начинает с оскорбительного для чести женщины вопроса («А он тебя употребил?»). При этом писатель контрастом использует символическую деталь: Катарина встречает полицию в халате с вышитыми на нем маргаритками – в европейской традиции маргаритка является эмблемой безупречной женственности. В дело включается ГАЗЕТА, и на сограждан Катарины обрушивается поток лжи, заведомой дезинформации, бессовестного ковыряния в самых интимных событиях ее жизни в аспекте, выгодном для политической линии ГАЗЕТЫ. Нет буквально ни одной фразы, которую репортеры не переиначивали бы с точностью до наоборот. Так высказывание либерального адвоката Блорна «Катарина умна и сдержанна» ГАЗЕТА превратила в «холодна и расчетлива». В этом всеобщем карнавале толпа жадно хватается за всякое развлечение, в том числе и за предложенное ГАЗЕТОЙ. Таким образом, Катарина и ее друзья оказываются между двух огней: с одной стороны, недобросовестные служащие полиции, подслушивающие телефонные разговоры, врывающиеся тайно в интимную жизнь людей, и пресса, делающая из всего веселое шоу, а с другой – толпа, жадная до развлечений, принимающая все на веру, требующая «хлеба и зрелищ». Погибает мать Катарины, Катарину и ее близких травят, как зверей, без пощады и сожаления, наружу вытаскивается личная жизнь каждого. Вот так возникает насилие. Хотя и в формах внешней свободы.

И тогда в полиции Катарина спрашивает: «Не может ли государство, – так она выразилась, – сделать что-нибудь, чтобы защитить ее от этой грязи и вернуть потерянную честь». Государство не в состоянии, оно псевдонейтрально. А вакханалия распоясавшейся толпы усиливается. Катарине пишут анонимные письма, звонят по телефону, оскорбляя и предлагая сексуальные услуги, меряя ее жизнь по своей. Невольно приходят тютчевские строчки из «денисьевского цикла»:

Толпа вошла, толпа, вломилась
В святилище души твоей,
И ты невольно устыдилась
И тайн и жертв, доступных ей.