Изображая, понимать, или Sententia sensa: философия в литературном тексте

«Императорский безумец» строится вполне традиционно, поначалу даже обескураживающе традиционно: автору попадает в руки некий дневник, который он, приведя в порядок, предлагает вниманию читателя. Этот прием открывает автору необходимую историческую перспективу, позволяя изнутри увидеть и показать описываемую эпоху: десятые, двадцатые и начало тридцатых годов XIX столетия. Ведет дневник некто Якоб Меттик, сын эстонского крестьянина, выкупленный вместе со всей семьей лифляндским дворянином Тимотеусом фон Боком, женившемся на сестре Якоба Эеве. Несколько иронически вспоминает Якоб слова фон Бока, «что своим браком он хочет доказать равенство всех добрых людей перед природой. Богом, идеалами». Иронически, потому что решение Тимотеуса выглядело нелепым, странным. И ему еще не раз приходилось удивлять окружавших его людей. И строго говоря, вся рукопись дневника как раз и посвящена разгадке жизни лифляндского немца фон Бока, его духовной, нравственной позиции. Надо заметить, что Тимотеус фон Бок – лицо историческое, своего рода «декабрист до декабря», десять лет, с 1818 по 1827, просидевший в Шлиссельбурге, без обвинения посаженный и без оправдания выпущенный. Как о нем рассказать? И потихоньку мы понимаем, что «дневник» – это форма в данном случае не просто верная, но, пожалуй, для того угла зрения, под которым писатель хочет увидеть своего героя, внутренне необходимая. Автор дневника, получивший вместе с сестрой высшее по тем временам европейское образование, живший долгое время в доме у эстонского просветителя пастора Мазинга, вполне в состоянии оценить уровень интеллектуальных и этических запросов своего зятя, он кровно заинтересован в делах сестры и ее мужа, пытается разобраться в причинах постигшего их несчастья, но в отличие от сестры он не посвящен в смысл происходящего, ему приходится о многом догадываться, домысливать, узнавать. Это придает внутреннее напряжение роману – вариант разгадки детективной тайны – и безусловно приковывает внимание читателя к действию. Более того, эта близость-далекостъ автора дневника к герою и создает ту весьма существенную для художественно-достоверного изображения исторического лица дистанцию, то поэтическое пространство романа, которое, наполняясь приметами времени, – начиная от точно выписанных предметов бытовой обстановки и кончая реальными историческими персонажами (ненавязчиво упоминаемыми автором дневника, двусмысленное социальное да и житейское положение которого не позволяет ему вступить с ними в близкий контакт), – тем не менее позволяет писателю уйти от исторической хроникальности и на основе исторической судьбы поставить поэтическую проблему.

Записи в дневнике начинаются с мая 1827 г., когда Тимотеуса фон Бока, или семейно – Тимо, как узника, сошедшего с ума, выпустили из крепости (куда его девять лет назад в свою очередь заточили как безумца). Записи текущих событий чередуются воспоминаниями о прошлом десяти-двенадцатилетней давности, но все они подчинены одной мысли, одной страсти – найти ответ на вопрос, который Якоб в первый же день хотел задать сестре, но не решился и произнес его про себя: «Эева, скажи, это правда, что Тимо безумен? Каким его гласно признали? Или он время от времени притворяется, чтобы они не посадили его обратно в каземат?» Вопрос этот из буквального, лобового, медицинского, так сказать, углубляясь, наполняясь новым содержанием, постепенно приобретает смысл, как мы увидим дальше, художественно-мировоззренческий.

Итак, в сопровождении фельдъегеря и трех жандармов Тимотеус фон Бок возвращается в свое имение В Выйсику, где, как мы скоро начинаем догадываться, он находится под присмотром управляющего Ламинга, ставшего жандармским осведомителем. Не случайно прелестная дочь Ламинга Риетта задает вопрос автору дневника, действительно ли «господин фон Бок в самом деле безумен». Герой осторожен, он отвечает, как положено по официальной версии. Но сам он тоже в смятении, в растерянности. Якоб обращается к домашнему врачу Тимо, и между ними происходит следующий примечательный разговор, поразительный по прямоте вопросов и уклончивости ответов, напоминающих скорее встречные вопросы.

«– Господин доктор, вы уже основательно ознакомились с состоянием здоровья моего зятя, уверены ли вы в том, что он в каземате, ну… стал безумным?

– Господин Меттик, разве же не в силу этого обстоятельства Его Императорское Величество милостиво освободил господина фон Бока?

– Кхм… А разве не потому – как говорят – наш прежний государь заточил его в крепость, что он уде тогда был безумен?

– А разве это вызывает у вас сомнение?

– Да. Как же в этом случае он мог потерять разум в тюрьме?

– Не хотите ли вы, случайно, спросить об этом у меня?

– Именно. А что по этому поводу полагаете вы?

– Господин Меттик, а вы не считаете, что-кхм-кхм – во всяком случае врачу надлежит от подобных суждений воздерживаться?

– Значит, вы считаете, что он в здравом уме?..

– Господи Боже, что значит в здравом уме?»