Изобретение Мореля. План побега. Сон про героев

– Горькая, – весло согласился Чорен. – Люди говорят, что она лечебная, и приезжают за ней издалека. Поди знай. У меня вот язва, и доктор твердит, что это от нашей воды.

Когда они остались одни, Феррари сказал:

– Хоть бы у меня язва открылась. По крайней мере, будет, чем заняться.

И задумчиво погладил себя по подошве.

– На вас трудно угодить, – заметила турчанка.

Под вечер они пили мате в больших керамических чашках, заедая галетами. Феррари их не ел – по его мнению, галеты были слишком твердые, соленые и отдавали землей. Ужинали они похлебкой из баранины.

– У кого не откроется язва, тот свалится от чумы, – заявил Феррари.

Клара попросила Гауну не пить вина.

– Только один стакан, – возразил молодой человек. – Всего стакан, чтобы перебить привкус бараньего жира.

За первым стаканом последовали другие. Женщины легли спать в спальне – те, что постарше, на кровати, Клара и турчаночка – на койке. Дети спали на охапках соломы, мужчины тоже, только в пустой комнате. Феррари сказал, что пойдет спать в грузовик, но вскоре вернулся. Чорена никто не видел; одни говорили, что он спал на кухне, другие – что на улице, под повозкой.

На следующий день на обед и на ужин снова была баранья похлебка.

– Этот человек никогда и не пробовал ничего другого, – отметил Ламбрускини.

– Спорю, что он в жизни не видел турецкого гороха, – сказала турчаночка.

– Если он попробует отбивную, – подхватил Феррари, – да еще с лимоном… он перейдет на другие рельсы.

– Он в жизни не видел рельсов, – заверила Клара.

Потом женщины, помогавшие Чорену на кухне, убедили его внести изменения в меню. На прощальный ужин было подано мясо, жареное на углях.

Под вечер, когда они вышли пройтись, Гауна сказал девушке:

– Все это время мы смеялись над неудобствами и не понимали, что то были самые счастливые дни нашей жизни.

– Нет, понимали, – откликнулась Клара.

Они шли умиленные, чуть печальные. Клара останавливала его, чтобы он понюхал клевер и другой – желтый – цветок с более едким запахом. Радостно припоминали они эпизоды путешествия и последних дней, словно все это было в далеком прошлом. Клара взволнованно описывала рассвет в полях: казалось, будто весь мир вдруг наполнился прозрачными озерами и пещерами. Вернулись они усталые. Они очень любили друг друга в этот день.

Им показалось, что сеньора Ламбрускини смотрит на них как-то странно. Когда на миг они остались втроем, она сказал Кларе:

– Тебе повезло, дочка, что ты выходишь за Эмилио. До сих пор, насколько мне известно, хорошими партиями считались старики.

Гауна был тронут, устыдился своей растроганности и подумал, что эти слова должны были бы пробудить в нем желание сбежать. Он чувствовал несказанную нежность к девушке.

В эту ночь они задумали сбежать ото всех. Когда все заснут, они встанут, потихоньку выйдут наружу и встретятся за домом. У Гауны было такое чувство, будто все видели, как он выходил, но он не мог понять, важно это ему или безразлично. Клара ждала его с собаками. Она сказала:

– Счастье, что я вышла первая. Ты не смог бы сделать так, чтобы собаки не лаяли.

– Это правда, – согласился Гауна, восхищаясь ею.

Они спустились к ручью. Гауна шел впереди и раздвигал ветви, открывая ей путь. Потом они разделись и вошли в воду. Он держал ее, всю в лунных отблесках, покорную его ласкам. Клара казалась ему сказочно прекрасной и нежной, бесконечно любимой. В ту ночь они любили друг друга под ивами, вздрагивая от треска цикад, от далекого мычания, чувствуя, что вся земля вокруг разделяет восторг их душ. Когда они возвращались, Клара сорвала веточку жасмина и дала Гауне. Эта веточка хранилась у него долго – чуть ли не до сих пор.

XXVI