Изобретение Мореля. План побега. Сон про героев

– Да что тут, дружище, эта работа – как любая другая. Раз в кои веки случается момент процветания, а потом опять все замирает, доходы нищенские, с позволения сказать. Гвоздь всего, если вам угодно, самый больной вопрос – это работники. Я плачу им по-королевски – если, конечно, говорить о расценках, существующих на свалке, здесь сколько соберешь, столько и получишь. Но они – моя головная боль, и нет против нее никакого отечественного лекарства. Поверьте, страшно сказать, чего тут не натерпишься. Для меня самое главное – порядочность, чтобы все было по закону и справедливости, а их так и тянет урвать то, что им не принадлежит, забраться в огород коллеги. Ясно, тот мчится сюда, будто я ему соли на хвост насыпал, с ножом в руке. Представьте себе человека, который живет сбором золота, и которого, если он подберет, к примеру, пузырек касторки, я выпотрошу чисто из принципа – так какими же глазами он должен смотреть на моих работников, когда те стоят и скалятся, точно министры какие, сверкая двойными рядами золотых зубов?

Наверное, доктор очень любил дона Понсиано, раз безропотно слушал и слушал его. Парни были просто потрясены терпением Валерги и, стуча по дереву, клялись, что никогда не видели его в таком добром настроении, как в этот карнавал. Потом произошел короткий спор между доктором и его другом, в котором первый снова доказал свою покладистость: дело было в том, что хозяин пригласил всех отужинать с ним, а доктор, из воспитанности, никак не соглашался принять приглашение. Вскоре пришла хозяйка, которая так неласково встретила их прошлой ночью, и принесла мясо. Пока оно жарилось – Гауна смотрел на капельки свинца, скатывавшиеся по бокам котла, поставленного на угли, – хозяин лачуги принимал мешки, которые подносили ему работники, и расплачивался с ними. Ужин – куски мяса, сухого, как подошва, сухари и пиво – затянулся допоздна. Само собой разумеется, главным была царившая тут сердечность и неторопливость. Хозяин пригласил их на вечеринку «высокого полета» в один дом на проспекте Годоя Круса.

– Материал там, – объяснял дон Понсиано, – самый что ни на есть качественный. Амфитрион – настоящий магнат, умеет жить, разбирается в жизни – надеюсь, вы меня понимаете – и приглашает женщин из Вильи-Сольдати и Вильи-Креспо. У меня там карт-бланш: я могу приводить кого вздумается, потому что уважает он меня просто исключительно. Это интересный человек, добившийся всего собственными руками, он собирает вату – дело приносит большой доход, хоть и кажется пустяком. Надо ли добавлять, что он к тому же иностранец, из тех, что дорожит каждым сентаво?

Доктор заявил, что он и его молодые друзья не могут пойти сегодня на вечеринку, потому что должны двинуться дальше, в Барракас; хозяин предложил переговорить с владельцем повозки.

– Мы, сторонники частной инициативы, – объяснил он, – никогда особенно не ладим с этими бездельниками и лентяями, которые живут на государственное жалованье, и – надеюсь, вы меня понимаете – точно носят на лбу официальную бляху. Но у меня добрые отношения со всеми, и если вы сегодня пойдете на вечеринку, то утром, выходя на работу, он отвезет вас в повозке – удобнее некуда. Насчет транспорта на завтрашний день я уверен на девяносто пять процентов.

Даже перспектива повозки не могла переубедить доктора и Гауну, но все уладилось как нельзя лучше. Вскоре появился владелец повозки, который вел в поводу двух вороных коней.

– Мне надо запрягать, – сказал он дону Понсиано.

Мусорщикам предстояло немного прибрать город, сгрести серпантин, набросанный за день. Дон Понсиано спросил:

– Вы не могли бы подбросить моих друзей?

– Я еду на проспект Монтес-де-Ока, – ответил возчик. – Если им подходит, пожалуйста.

– Нам подходит, – ответил доктор.

XLV

Когда возчик запряг лошадей, доктор и парни простились с доном Понсиано и сели в повозку: доктор и возчик на передок, Гауна и ребята – посредине, на ящик.

Они проехали по проспекту Круса, потом свернули направо по проспекту Ла-Плата, где уже начали собираться маски; на Альмафуэрте Гауна увидел стену с изображением Санта-Риты и подумал, что легче вообразить себе смерть, чем то время, когда мир будет жить без него; спустившись по Фаматине и по проспекту Алькорта, они добрались до темного района фабрик и газовых счетчиков; на проспекте Саэнса им встретились кое-какие группы масок, немногочисленные и шумные, напомнив, что идет карнавал; они свернули на Пердриэль и поехали затем вверх по улице Брандсен мимо стен, решеток и задумчивых садов с эвкалиптами и казуаринами.

– Это приют Девы милосердной, – объяснил Пегораро.

Гауна спросил себя, как он мог подумать, что окунувшись в карнавал, вновь обретет то, что ощутил в прошлый раз, вновь переживет карнавал двадцать седьмого года. Настоящее – неповторимо; этого он не знал, оттого и терпел поражение в своих бессильных попытках заклинаниями вернуть прошлое.

Они остановились во Вьейтес, возле статуи. Доктор сошел и сказал:

– Мы остаемся здесь.

Пока возчик привязывал поводья к передку, Валерга показал парням ресторан «Старый Сола» и жаровню перед ним.