Изобретение новостей. Как мир узнал о самом себе

Трансформация вышла дорогостоящей. Газеты собирались играть роль выразителей мнений, чиновники хотели их контролировать, а журналисты, помимо прочего не желавшие терять заработок, были не против контроля. К 1792 году в Англии правительство скупило половину существовавших органов прессы[929]. «Дайэри оф Вудфоллс Реджистер» (The Diary of Woodfall’s Register) получала субсидии от казначейства на протяжении всего своего существования в размере 400 фунтов в год. Редактор респектабельного издания «Морнинг Хералд» (The Morning Herald) в 1790 году был поставлен перед выбором: угодить за решетку или предоставить свою газету правительству за 600 фунтов в год. И он выбрал последнее. Шесть сотен фунтов по тем временам были солидной суммой, даже в 1795 году достаточной, чтобы обеспечить поддержку «Таймс». Прочие газеты, чье политическое влияние не заслуживало субсидий от Казначейства, прибегали к вымогательству, принимая деньги от публичных деятелей за то, что опровергали неприятные сплетни. Лондонская печать была примером выдающимся, но не уникальным. Американская пресса, хваленый оплот свободы во времена революции, вскоре обрела мрачную репутацию[930]. «В последние десять лет в прессе проповедовалось больше лжи, чем за весь век до того», — вынес желчный вердикт Джон Адамс, второй президент Соединенных Штатов, частая жертва насмешек и поношений прессы[931].

Томас Джефферсон, бывший одно время его другом, а в итоге ставший заклятым врагом, конечно, был не согласен. Его мнение было таково: «Если бы мне нужно было выбрать правительство без газет или газеты без правительства, я бы без колебаний выбрал последнее». Это было, конечно, больше риторическим приемом, нежели руководством к действию. Но дух этого высказывания оживил работу отцов-основателей, найдя отражение в первой поправке к американской Конституции, гарантировавшей свободу печати.

Вне сомнений в этот период новостные медиа и новостной рынок вступают в новую фазу развития. Что, в конце концов, значили все предшествовавшие новому миру 400 лет? Еще до начала интенсивного роста в последние годы XVIII века перемены были заметны, мир новостей 1750 года был ощутимо другим, нежели в 1400 или 1500 году. Перемены зиждились на трех важнейших ветвях развития европейского общества. Во-первых, на развитии современного мышления, в котором акцент сместился с Божественной природы происходящих событий на человеческий фактор. С этим не было покончено раз и навсегда. Западное общество все еще состояло из верующих людей, настойчиво ищущих Божественного провидения во всем происходящем. «Это дело рук Божиих. Вот все, что я могу сказать», — таков был отклик солдата Континентальной армии на победу британцев у Нью-Йорка в 1776[932]. Но существовал ощутимый прорыв по сравнению с памфлетами XVI века, в которых буквально каждое событие преподносилось как акт Божественной воли, к более спокойному репортажу о повседневных происшествиях в духе газет XVIII века.

Во-вторых, и это взаимосвязано с предыдущим пунктом, увеличивалась важность своевременности репортажа и передачи новостей. Раньше, когда народ искал в новостях ключ к вечным истинам, суетные дела преходящей жизни не были срочной заботой. Заметки о потопе, убийствах, одержимости бесами были равно интересны, случись все это сегодня или неделю назад, поблизости или в отдаленном регионе. Сила морального обличения в такого рода новостях была вне времени. Но когда новости стали восприниматься в меньшей степени как ключ к Божественным целям, а скорее как призыв к действию, своевременность стала принципиально важна. Во времена крушений империй XVIII века, породивших огромное количество газетных копий, необходимость срочности стала еще более очевидной. Она же подстегивала прогрессивные улучшения инфраструктуры, на которую опирались сети новостных сообщений. На протяжении всего изучаемого периода почтовые сети делали огромные скачки вперед: сначала — создание трансконтинентальной европейской почты; затем — добавление новых линий. Подъем североевропейских торговых держав в свою очередь стимулировал исцеление хронических пороков английских и французских почтовых систем. Эти усовершенствования, в конце концов, распространились и за океан[933].

Власти всегда осознавали, что знание есть сила. Одним из первых актов Массачусетской Ассамблеи после того, как разгорелся революционный конфликт, было создание почтовой сети повсеместно. Контроль за сетями сообщений был одним из аспектов войны, в которой у инсургентов было тотальное преимущество; в войне, долгое время безуспешной, оно стало решающим[934].