Изольда Великолепная

Я теряю дар речи. Как-то мне казалось, что ждут от меня противоположного. Да и этот рецепт, выписанный командным голосом. Мог бы спросить для начала, что я сама по этому поводу думаю.

– Не сердись, сердце мое. Но некоторое время ты будешь это пить.

Следить станет? О да, контроль и еще раз контроль. За всеми.

Наверное, подумала слишком уж громко, если Кайя сказал:

– Контроль – это когда приставленный к тебе доктор следит за тем, чтобы ты это пила.

И полыхнуло так, не по-доброму.

Ну вот, не хватало еще поссориться.

– Почему? – только и хватило что спросить.

– Потому что я не хочу тебя потерять. Ты слишком слаба. А ребенок от такого, как я, – это тяжело для женщины.

Паранойя обрела новую форму? Чувствую я себя прекрасно. Или только чувствую?

– Иза, – Кайя силой вложил растреклятый пузырек в руку, – пообещай, что хотя бы месяц ты будешь это пить. Дальше – решай сама.

– А ты… ты вообще детей хочешь?

Еще один своевременный вопрос. Но Кайя смеется. Мне безумно нравится его смех, особенно который не вслух. Он оранжевый, как апельсины.

– Я буду счастлив, если ты подаришь мне сына.

Дочь, значит, не пойдет. Шовинист рыжий… но заметку сделаем. Сына значит. Подарить…

– Но не ценой твоего здоровья. – Кайя целует меня в макушку. – Так ты обещаешь?

– А если нет?

– Тогда, – он совершенно серьезен, – раньше чем через месяц я к тебе не подойду.

Мало того что шовинист, так еще и шантажист.

Наниматель одобрил первую идею Юго.

И сказал, что сам найдет подходящих людей. Где? Это не должно интересовать Юго. Наниматель благодарен, но не настолько, чтобы Юго забывался.

Наниматель долго думал над второй идеей Юго, но все-таки согласился. И помог сочинить текст. Текст был настолько безумен, что, пожалуй, в него поверят.

Скоро листовки заполнят город. Они – камень, брошенный в воду общественного мнения. А эта вода рождает множество кругов. Юго решил, что подарит одну листовку недоучке. Если тот и вправду умен, то поймет, откуда ждать удара.

И еще одну – их светлости.

На удачу.

Ему понадобится.

Четыре… платье готово. Оно прекрасно, но от этого меня пробивает на слезы.

Сижу, реву.

Себя жалею. Отрешенно так жалею. По абстрактной причине, сформулировать которую сама не в состоянии. И главное же, чем больше меня утешить пытаются, тем громче реву.

Нет, нашей светлости не плохо.

И не болит ничего.

И вообще в принципе, глобально рассуждая, все великолепно. Только плакать хочется. Может, у меня просто эмоции на слезные железы давят? В какой-то момент понимаю, что пора бы остановиться – вон и Тисса уже всхлипывает, видимо, из врожденной женской солидарности. А вдвоем рыдать не так интересно.

Ух, отпускает.

– Моя мама, – Тисса шмыгает носом, кончик которого покраснел, – говорила, что перед свадьбой три дня плакала. Но потом познакомилась с папой и поняла, что все не так и плохо.

Три дня? Нет, подобный подвиг мне не по плечу. Да и с Кайя я знакома, поэтому ограничимся нынешним приступом и будем считать, что дань женской истерике отдана. Тем более что нам еще украшения выбирать.

Ювелирный магазин самоорганизуется в апартаментах нашей светлости.

Цепи и цепочки.

Изящные фероньерки. Тяжелые колье и жемчужные нити пятиметровой длины.

Браслеты. Кольца. Перстни. Серьги.

Гроздья драгоценных камней.

Золото. Платина.

И старичок-ювелир, дремлющий в кресле. На лысоватой голове его – квадратная шапочка, украшенная крупной черной жемчужиной, – такие носят гильдийные старейшины. Старичку помогают четверо парней, которые вносят сундучки с новыми и новыми украшениями.

Но все не то. Я нахожу что-то подходящее ко всем нарядам, кроме моего особенного. И когда я отчаиваюсь, старичок открывает глаза. Он смотрит на меня долго, как-то совсем уж пристально, затем подзывает помощника – кряжистого бородача, скорее похожего на бандита, чем на ювелира, – и что-то ему говорит. Со старичком пытаются спорить, но спор угасает быстро.

Мы ждем. Старичок – закрыв глаза. Я – в готовности разрыдаться уже по вполне очевидной причине. Ожидание заканчивается с возвращением бородача. Он несет не очередной сундук, но шкатулку самого простого вида и держит ее не то чтобы брезгливо, скорее с недоумением.

А мне любопытно. Я даже про слезы забываю, до того любопытно.

Старичок берет шкатулку в руки, баюкает, гладит и протягивает мне. Внутри ее – нечто тонкое, неимоверно хрупкое. Но я все-таки решаюсь взять это в руки.

Это ожерелье будто сделано изо льда. Сложное плетение нитей и редкие, некрупные, но совершенной огранки камни.

– Дешевка, – бормочет бородач.

А мне плевать. Это именно то, что я хотела. Старик улыбается. Он доволен, а я просто счастлива.

– Спасибо, – осторожно возвращаю ожерелье в шкатулку.

Старик кивает и поднимается, чтобы уйти.

– Погодите. У меня к вам одна просьба… – Идея приходит внезапно. – Вы не могли бы сделать…

Он слушает внимательно и отвечает:

– Послезавтра.