Израильская литература в калейдоскопе. Книга 1

Проходит время, вы все еще вместе. Секс становится только все лучше и лучше, она уже немолода, как и ты, и неожиданно для самого себя ты начинаешь заговаривать о ребенке. А ночью ты проводишь время с толстяком, как не проводил его никогда раньше. Он берет тебя в рестораны и клубы, даже названия которых прежде не были тебе знакомы, и вы вместе танцуете на столах и бьете тарелки, как будто для вас нет завтрашнего дня. Он очень мил, толстячок, немного грубоват, главным образом с женщинами. Иногда от его замечаний подобного рода ты не знаешь, куда деваться. Но кроме этого быть с ним — действительно, кайф. Когда вы только познакомились, ты не очень интересовался футболом, а сейчас ты знаешь уже все команды. И каждый раз, что команда, за которую вы болеете, побеждает, ты чувствуешь, как будто ты просил об этом и просьба выполнена, и это ощущение столь редкостное, особенно для того, кто подобно тебе большую часть времени вообще не знает, чего хочет. И так каждую ночь: ты засыпаешь с ним, усталый, следя за играми аргентинской лиги, а утром снова просыпаешься возле красивой женщины, которую любишь до боли.

Порез

Все началось с поцелуя. Это начинается с поцелуя почти всегда. Элла и Цики раздевались, касаясь друг друга лишь языками, когда она почувствовала укол.

— Я поцарапал тебя? — спросил Цики и, когда она отрицательно покачала головой, поспешно добавил:

— У тебя кровь.

И правда, у нее изо рта показалась кровь.

— Послушай, извини, — сказал он и начал шумно метаться по дому, вынул из морозилки формочки со льдом и нервно принялся разбивать их на мраморной столешнице.

— Вот, — он протянул ей дрожащей рукой несколько кубиков, — приложи их к губе, это заморозит сосуды там. Ну же, возьми: это остановит кровотечение.

Цики всегда хорошо разбирался в таких вещах. В армии он был фельдшером. У него было также удостоверение инструктора.

— Извини, — продолжал он почти в истерике, — наверное, я укусил тебя в пылу страсти, понимаешь?

— Не стгашно, — она улыбнулась ему, кубик льда прилип к ее нижней губе, и это немного мешало ей разговаривать. — Ничего не пгоизошло.

Это, понятно, было враньем. Потому что «пгоизошло» очень много. Не каждый день кто-то, с кем ты живешь вместе, вызывает у тебя кровотечение и после этого еще лжет, говоря, что укусил тебя, в то время как ты ясно почувствовала укол.

После этого они не целовались несколько дней, из-за царапины. Губы — очень чувствительная территория. И даже когда опять начали, делали это с большой осторожностью. Она чувствовала, что он что-то скрывает. И в самом деле: в одну из ночей она воспользовалась тем, что он спал с открытым ртом, просунула свой нежный пальчик под его язык и обнаружила это. То, что укололо ее. Это был маленький замочек молнии. Крошечный замочек. Однако, когда она потянула за него, весь ее Цики раскрылся, словно раковина, а внутри него покоился Йорген. У Йоргена, в отличие от Цики, была козлиная бородка, очень-очень аккуратные бакенбарды на щеках и необрезанный член. Элла посмотрела на него, спящего, тихо-тихо сложила оболочку Цики и спрятала ее в кухонный шкафчик позади мусорного бачка, где она держала пакеты для мусора.

Жизнь с Йоргеном не была легкой. Был мощный секс, но Йорген много пил и тогда шумел и делал массу глупостей. Он также любил вызывать у нее чувство вины за то, что из-за нее он оставил Европу и приехал жить сюда. Каждый раз, когда он прочитывал в газете что-нибудь плохое, неважно, происходило ли это в жизни или по телевизору, он говорил ей: «Смотри, какова твоя страна!» Его иврит был скверным, а это его «твоя» — обвиняющим. Ее родители не любили его. Мама, которая любила как раз Цики, звала его «гой». Отец всегда спрашивал его о работе, а Йорген ухмылялся и говорил: «Господин Шапиро, работа — это, как усы, это уже давно не в моде». И это никогда не смешило отца Эллы, который все еще носился со своими усами.

В конце концов Йорген слинял. Вернулся в Дюссельдорф сочинять музыку и жить на пособие по безработице. Он сказал, что в Израиле он никогда не сможет преуспеть как певец, потому что акцент будет работать против него. Потому что люди здесь с предрассудками. Немцев не любят. Элла же полагала, что и в Германии эта странная музыка и пустые слова не очень-то пойдут. У него даже была одна песня, которую он написал о ней. Песня называлась «Богиня», и вся она была о том, как они занимаются сексом на волнорезе и как она кончает «как разбитая волна» (цитата).