Израненное сердце

Я вижу девушку, стоящую там, прижав руку к окну. Я вижу стройный силуэт и растопыренные пальцы на стекле. Но я не вижу ее лица. Я не знаю, хочет ли она, чтобы я ушел или чтобы я попробовал еще раз.

Я понятия не имею, о чем она думает.

Симона

Ссора, которая случилась у нас с родителями после ужина, была ужасной. Мы кричали друг на друга час – вернее, кричали мы с отцом. Мама же просто сидела там, бледная и притихшая, шокированная нашим поведением.

– Как ты могла так с нами поступить? – требовал ответа отец. – После всего, что мы сделали для тебя, Симона! Разве ты хоть в чем-то испытывала недостаток? Вечеринки, наряды, путешествия, лучшее образование, которое только можно получить за деньги! Ты избалована. Ужасно избалована. Подумать только – так нас обесчестить! Обесчестить себя! Бандит, преступник, mafioso! Это омерзительно. Я думал, мы хорошо тебя воспитали, думал, что у тебя есть моральные принципы. Этого ты для себя хочешь? Быть женой гангстера? До тех пор, пока он или кто-то из его дружков тебя не прикончат. Этого ты хочешь? Подорваться на бомбе в машине? Или тебе по душе сидеть в доме, купленном на кровавые деньги, пока твой муженек гниет в тюрьме?!

Его слова ранят, словно лезвия бритвы, летящие в меня со всех сторон. Эти порезы не способны убить, но я чувствую, как слабею от кровопотери.

Хуже всего то, что в этом крике я слышу свои собственные мысли. Свои собственные страхи.

– Даже если тебе плевать на собственное будущее, как ты могла так поступить с нами? После всего, над чем мы с матерью с таким трудом работали. И ты готова замарать наше имя и репутацию? А как же твоя сестра? Думаешь, Серва сумеет остаться в банковском деле, если станет известно о ее связи с итальянской мафией? Эгоистка! Ты настоящая эгоистка!

Мне приходится сесть на диван, так как его слова обрушиваются на меня тяжелым грузом.

Наконец mama прерывает молчание.

– Симона, я понимаю, что тебе кажется, будто ты влюблена в этого мужчину…

– Это действительно так, mama. Я люблю его.

– Ты еще не знаешь настоящей любви, ma chérie. Ты так молода. Ты влюбишься еще столько раз…

– Нет, mama. Только не так.

Я не могу им этого объяснить. Я не могу объяснить, что любовь может пройти, а моя связь с Данте вечна. Я пронизана им каждой клеточкой своего тела. Мое сердце бьется в его груди, а его – в моей. Я вижу его внутренний мир. А он видит мой.

Я знаю, что юна и неопытна. Но если я в чем-то и уверена в своей жизни, так это в том, что мои чувства к Данте неповторимы. Ни к кому другому я не смогу испытывать ничего подобного. Он мой первый, последний и единственный.

А теперь я настоящая пленница. У меня забрали телефон и ноутбук. Мне запрещено покидать дом под любым предлогом.

Я горю в агонии, представляя, как Данте пытается связаться со мной. Я в ужасе от мыслей о том, что сделает мой отец, если итальянец проявит настойчивость.

Я плачу в комнате до тех пор, пока не иссыхаю как выжженная пустыня. Во мне больше не остается слез. Лишь мучительные рыдания.

Mama приносит мне подносы с едой, которая остается нетронутой.

Лишь Серве я разрешаю входить в свою комнату. Она садится рядом со мной на кровать и гладит меня по спине.

– Это было смело с его стороны – прийти к нам в дом, – говорит она.

Хотя бы у сестры сложилось приятное впечатление о Данте после встречи с ним.

– Я не хочу, чтобы ты уезжала, – всхлипываю я.

Она улетает в Лондон через несколько дней, чтобы приступить к новой работе.

– Я останусь, если ты хочешь, – говорит сестра.

Я хочу этого. Очень. Но я качаю головой.

– Нет, – отвечаю я. – Ты должна поехать. Может, tata разрешит тебе звонить мне…

– Разумеется, разрешит, – отвечает Серва.

Я сплю все дни напролет. Не знаю, почему я чувствую себя такой усталой. Должно быть, меня душит эта густая черная боль.

Я пытаюсь поесть что-то из того, что приносит mama, чтобы не чувствовать себя такой больной и слабой, но чаще всего меня тошнит этой едой обратно.

Однажды ночью я слышу шум во дворе – крики и возню. Я ничего не вижу из своего окна, но уверена, что это Данте пытается проникнуть ко мне. Мой отец усилил охрану. Данте не удалось прорваться, но я полагаю, что его тоже не поймали, иначе мой отец не упустил бы шанса сообщить мне об этом.

Знает ли Данте, что я пленница в этом доме? Знает ли он, как отчаянно мне хочется поговорить с ним, хотя бы минуту?

Или парень думает, что я сдалась и подчинилась родительской воле? Что я собираюсь расстаться с ним, как им бы того хотелось?

Я не собираюсь сдаваться.

И все же…

Если быть до конца честной с самой собой…

Я и не особо пытаюсь сбежать.

И дело не только в том, что я слаба и убита горем. Я чувствую себя так, словно балансирую на лезвии ножа над пропастью глубиной в десять тысяч футов.

Мне нужно сделать невозможный выбор между Данте и моей семьей. Что бы я ни выбрала, я потеряю что-то очень ценное. Неотъемлемую часть себя.

Я не знаю, как быть. Чем дольше я балансирую на этом острие, тем сильнее оно впивается в меня, разрезая на части.

Но в итоге выбор оказывается совершенно иным.