Израненное сердце

Все вокруг нас замедляется. Гирлянды размываются в золотое пятно. Стены, обшитые деревянными панелями, проплывают мимо, как в замедленной съемке. Я чувствую, что песня вот-вот закончится, но последние такты, кажется, тянутся целую вечность.

Я могла бы сказать Данте правду прямо сейчас.

Я могла бы сказать, что Генри – его сын.

Но меня останавливают две вещи.

Во-первых, я не знаю, якшается ли Данте до сих пор с итальянской мафией. Думаю, скорее всего – да. Неважно, насколько разросся его бизнес за последние девять лет, я сомневаюсь, что он обрубил все связи со своим криминальным прошлым и прежними способами заработка. Он так же опасен, как и раньше, а, может, даже еще опаснее.

И вторая, еще более трусливая причина…

Данте будет в ярости, если узнает.

Когда я ушла тогда, я думала, что малыш будет только мой. Что только я буду защищать его и заботиться о нем. Я думала, это мое право – забрать моего ребенка в другую страну ради безопасной жизни.

Но когда Генри вырвали у меня из рук прямо в роддоме, я стала думать иначе. Всякий раз, когда из-за работы я пропускала мгновения его жизни – первый шаг, первые слова, – я понимала, сколь многое упускает Данте.

Скрыть от него беременность было ужасно.

Скрыть от него рождение сына было непростительно.

Так что я не могу рассказать ему о Генри, потому что я боюсь. Боюсь Данте.

Я понимаю, что глупо киваю в ответ. Делаю вид, что Генри действительно мой племянник. Продолжаю эту ложь, потому что не знаю, как поступить иначе.

Песня подходит к концу, и Данте отпускает мою руку.

Он кивает мне, будто отвешивая поклон.

И без слов удаляется прочь.

А я остаюсь стоять, несчастная и одинокая, каждой клеточкой тела взывая к мужчине, который растворился в толпе.

Данте

Зачем я пошел с ней танцевать?

Черт бы побрал Аиду с ее длинным носом, который сестра вечно норовит сунуть куда не следует.

Я уже привык к тому, что личные границы других людей для нее ничего не значат, но на этот раз девушка зашла слишком далеко. Она знает, что Симона – это табу во всех смыслах. Я не говорю о ней. Я даже о ней не думаю.

Но ведь это не совсем правда, да?

Так или иначе я думаю о ней каждый гребаный день.

Почему это не проходит?

После того как Симона улетела, кажется, я немного сошел с ума. Она мерещилась мне всюду – на перекрестках, в ресторанах, в проезжающих мимо машинах. Всякий раз я оборачивался, думая, что это действительно она, и всякий раз понимал, что не знаю эту девушку. Она даже не похожа на Симону.

А затем началось настоящее безумие. Лицо Симоны начало появляться на обложках журналов, на плакатах в магазинах, на стеллажах с косметикой. Ее карьера была похожа на жестокую шутку, придуманную специально, чтобы пытать меня. Однажды я уснул перед телевизором и проснулся от звука ее смеха – Симона была гостьей «Позднего шоу» и давала интервью Стивену Кольберу.

«Итак, Симона, каково это быть самой красивой женщиной в мире? Как у самого красивого мужчины, у меня есть пара соображений на этот счет…» Смех в зале.

Я не мог никуда деться. Мне некуда было спрятаться.

Я ненавидел Чикаго. Я ненавидел свою работу. Я ненавидел даже свою семью, хотя в случившемся не было их вины. Я ненавидел все то, из-за чего Симона меня оставила. Все, что делало меня недостойным ее.

Я больше не хотел быть собой – мужчиной, который любил ее и не встретил взаимности.

Поэтому я вступил в армию.

Я перелетел полмира и оказался в гребаной пустыне, только чтобы найти место, где меня не будет преследовать ее лицо.

И все равно оно преследовало меня. Я видел ее лицо в бараках, в песчаных дюнах, на звездном небе. Оно проплывало перед моими закрытыми глазами всякий раз, когда я пытался уснуть.

Мне казалось, я помню каждую черточку.

И все же при взгляде на Симону на митинге у меня перехватило дыхание. В моей памяти она даже близко не была так красива, как в жизни.

Сегодня вечером Симона была еще прекраснее в простом белом платье с открытыми плечами и изящным разрезом вдоль левого бедра. Каждый раз, когда она двигалась, я видел ее длинную ногу и темно-бронзовую кожу на фоне сияющей белизны.

Ее талия под моей ладонью казалась узкой и гибкой. Но ее фигура стала полнее. Поэтому Симону прозвали «Тело» – такого тела еще не бывало на свете. Все остальные женщины мира лишь жалкая имитация Симоны. Словно все они были сделаны по ее образу и подобию, но создателю не хватило мастерства. Она – творение Пикассо, а все остальные – лишь открытки с репродукцией.

Почему она оставила меня?

Я знаю, почему. Я знаю, что подвел Симону той ночью, оставил одну в темном и страшном парке. Я знаю, как она была напугана, когда я появился, ошалевший и покрытый кровью. И я знаю, что девушка и без того сомневалась в наших отношениях, потому что я не был тем мужчиной, которого она планировала полюбить, которого хотела для нее семья.