Израненное сердце

Я никогда не чувствовал такой близости с Симоной, как теперь. Она моя половинка. Девять лет я бродил по свету только с половиной души и не думал, что когда-нибудь снова стану целым.

Я целую Симону. Даже сейчас, когда мы оба сонные и грязные, мне нравится вкус ее губ. Мы так и не были в душе, но это неважно. Мне нравится запах ее пота на коже.

Я трахаю ее медленно, крепко прижимаясь к ней всем телом. Я чувствую, как ее клитор трется о низ моего живота, прямо над моим членом. Я раздвигаю ее бедра и трахаю ее еще глубже и сильнее, пока она не начинает кончать. Она прижимается ко мне, ее киска пульсирует и сжимается вокруг моего члена.

В этот раз я не сдерживаюсь. Я могу кончать, когда захочу. Так что я расслабляюсь и кончаю прямо в эту теплую, влажную киску, которая сжимает меня крепче, чем любая перчатка. Даже крепче, чем рука, обхватывающая мой член. Я погружаю свой пенис глубоко в нее и продолжаю двигаться, потому что мне нравится ощущать эту влажность внутри нее.

Я не вынимаю член. Я хочу быть частью Симоны так долго, как это возможно.

Так мы лежим какое-то время в полудреме, купаясь в лучах солнца.

Затем наконец Симона встает, чтобы сходить в туалет.

Я включаю душ, чтобы мы могли освежиться.

Как только Симона присоединяется ко мне, я начинаю намыливать ее, дюйм за дюймом. Я мою ей волосы, массируя пальцами кожу головы. Она льнет ко мне, все еще ослабевшая после вчерашней ночи.

– Мы так и не обсудили, что сказал Кенвуд, – говорю я.

– Верно. – Симона глубоко вздыхает, но я думаю это от массажа головы, а не от слов Кенвуда. – Он сказал, что не нанимал никого для убийства моего отца.

– Ты ему веришь?

– Не знаю… Казалось, он говорил правду.

– Со лжецами всегда так.

– Ну… – Симона неловко переминается. – Он заключил с моим отцом сделку. Кенвуд сказал, что tata уничтожил улики в обмен на то, что Роланд дал ему наводки на других представителей индустрии.

– Хм. – Я раздумываю над этим. – Это возможно. Но это не значит, что Кенвуд не затаил обиду на твоего отца.

– Думаю, да, – печально говорит Симона.

– Что такое?

– Просто… у моего отца мир делится на черное и белое. Он весь такой непреклонный в своих моральных убеждениях. При мысли, что он бы пошел на сделку с подобным человеком…

– Все это делают, – говорю я.

– Когда-то ты уже говорил так. Но тогда я тебе не поверила.

– Слушай, – поясняю я. – Всем бы хотелось добиваться желаемого без компромиссов и двойных стандартов. Но иногда тебе приходится работать не только с друзьями, но и с врагами.

Симона минуту молчит, пока я смываю шампунь с ее волос. Наконец она говорит:

– Давай предположим, что Кенвуд сказал правду. Если не он нанял снайпера, то кто?

– Не имею ни малейшего понятия, – отвечаю я. – Но я украл один из его жестких дисков. Возможно, на нем что-нибудь найдется.

Когда мы заканчиваем намываться, Симона заказывает завтрак в номер, а я спускаюсь вниз в сувенирный магазин. Платье девушки все еще порвано, и ей нечего надеть.

Я покупаю ей одну из этих футболок «I *сердечко* Chicago», пару спортивных шорт и шлепанцы.

Когда я возвращаюсь в номер, Симона уже наливает кофе, делая мне напиток со сливками и без сахара, прямо как я люблю. Она переодевается из халата в новую одежду. В этих шортах и футболке-оверсайз она снова похожа на подростка, особенно без макияжа на лице и с волосами, собранными в пучок. Пара кудряшек выбились из прически. Симона даже сидит на стуле, как подросток, подтянув одну ногу к груди и свесив вниз другую босую ступню.

Мое сердце сжимается, глядя на то, какой она была когда-то.

Поверить не могу, как я счастлив, сидя здесь с ней и завтракая вместе тостами в лучах солнечного света. Меня это пугает. Я боюсь привыкнуть, поверить в происходящее. Я не могу перестать думать, что случится то, что вновь разрушит мое счастье.

– Я хочу, чтобы ты осталась, – говорю я Симоне.

Она поднимает на меня взгляд своих янтарных глаз, и я вижу в них вспышку счастья. Но это длится всего мгновение, а затем девушка закусывает губу. Она кажется озабоченной.

– У меня… запланировано несколько съемок, – говорит она.

– И что? Возвращайся после.

– Я хочу, – признается она.

– Так в чем проблема? Если дело в семье…

– НЕТ! – прерывает меня она. – Дело не в них. Я бы никогда… я бы не позволила этому остановить меня. Мне больше нет дела до их мнения.

Ее лицо кажется мрачным, почти сердитым. Я не знаю, откуда взялась эта горечь. Возможно, она сожалеет о том, как раньше зависела от родителей.

Мне плевать. Я больше не корю девушку за это. Она была юна. Мы оба были юны.

– В чем же дело? – спрашиваю я.

Симона опускает взгляд в тарелку, разрывая тост на мелкие кусочки.

– Мне нужно поговорить с тобой кое о чем, – говорит она. – Сегодня вечером.

– Почему вечером? Почему не сейчас?

– Сначала мне нужно кое-что сделать.

Я не люблю загадки. Мне кажется, у нас с Симоной нет будущего, если мы не будем полностью честны друг с другом. Я не хочу, чтобы меня застали врасплох, как тогда.

– Пообещай мне кое-что, – говорю я.

– Что угодно.

– Пообещай, что не сбежишь снова.