Израненное сердце

Да, мне горько. Во мне столько же горечи, как в целой бочке хинина. Я вбираю ее в себя, пропитываясь горечью насквозь.

Она украла нашего ребенка. Вырастила его на другом конце света. Мне не довелось смотреть, как он растет у нее в животе. Мне не довелось увидеть, как он учится ползать или ходить. Мне не довелось услышать его первых слов. А главное, мне не довелось растить его. Учить его, помогать ему, заботиться о нем. Познакомить его с нашей культурой, семьей и наследием.

Вместо этого его растили Симона и Яфью-гребаный-Соломон, которого я до сих пор ненавижу. Соломон все-таки отомстил мне, а я даже не знал об этом. Я пытался отнять у него дочь, а он отнял моего сына.

Я брожу по парку назад и вперед, излучая столько ярости, что люди стараются убраться подальше с моих глаз.

Этого мало. Мне нужно как-то выпустить пар.

Так что я с топотом возвращаюсь к машине, которая все еще припаркована у отеля, и запрыгиваю в открытый кабриолет. На заднем сиденье лежит стопка пледов – после я планировал свозить Симону на дюны. Я представлял, как мы будем сидеть на песке и любоваться звездами.

Каким же я был гребаным идиотом.

Я с ревом отъезжаю от обочины, на скорости выезжая на дорогу. Обычно я вожу аккуратно, но не сегодня. Ничто, кроме холодного ветра в лицо, не способно унять пожар, бушующий в моей голове.

Она предала меня. Поэтому я так зол. Я готов был принять то, что Симона оставила меня. Я мог простить ее за это. Всю ту боль, что принес мне ее побег, затмило счастье от ее возвращения.

Но это… ничто не вернет мне девять лет жизни сына.

Черт возьми, я едва взглянул на него!

Он был прямо там, рядом со мной в номере отеля, а я едва обратил на него внимание.

Теперь я пытаюсь вспомнить.

Он был худым и высоким. У него были кудрявые волосы и большие глаза. На самом деле он чем-то напоминал Себастиана, когда тот был маленьким.

Представляя его лицо, я чувствую первый укол чего-то, отличного от злости. Легкий трепет предвкушения.

Мой сын был красивым. У него было умное лицо. Он выглядел сильным и смышленым.

Я мог бы познакомиться с ним, познакомиться как следует.

Должно быть, поэтому Симона и рассказала мне.

Она могла этого не делать, ведь я ничего не знал. Она могла продолжать выдавать Генри за своего племянника.

Я вспомнил, как спросил ее об этом тем вечером в «Хэритейдж-Хаусе». Девушка покраснела и замялась, прежде чем ответить. ЧЕРТ ВОЗЬМИ! Как я мог быть так глуп? Что девять лет назад, что сейчас, были сотни намеков на то, что происходит на самом деле.

Если бы я полетел в Лондон, я бы знал. Я бы увидел, что Симона беременна. Но я остался лелеять свою боль в Чикаго.

Я думал о том, чтобы последовать за ней. Сотню раз. Однажды я даже купил билет.

Но так и не полетел. Из-за гордости.

Я говорил себе, что не нужен ей и не смогу заставить ее изменить мнение.

Я никогда не думал, что может быть другая причина ее исчезновения. Что-то, помимо нас двоих.

Теперь я чувствую кое-что еще – вспышку сочувствия.

Потому что понимаю, как страшно ей должно было быть. Симоне было всего восемнадцать. Она едва справила совершеннолетие.

Я думаю о том, как сильно изменился с тех пор. Я был импульсивным и беспечным, принимал неправильные решения. Могу ли я винить ее за то, что она тоже приняла неверное решение?

Если оно вообще было неверным.

Я вспоминаю обо всех глупостях, что натворил за эти девять лет, – все конфликты, кровопролития, ошибки, которые я совершал…

Симона вырастила нашего сына в Европе, вдали от всего этого. Он был здоров, счастлив и в безопасности.

Я не могу радоваться тому, что она сделала это.

Но… я понимаю, почему.

Я вспоминаю, как она стояла в парке, дрожа от страха при мысли о том, чтó должна мне рассказать. Чего она так боялась? Думала, что я обижу ее? Опасалась, что я похищу ее сына?

Нет. Если бы она боялась этого, то не рассказала бы мне вовсе.

Но она рассказала… потому что любит меня. Потому что хотела, чтобы я познакомился с Генри спустя все эти годы, чтобы он узнал меня. И потому что… я думаю… надеюсь… потому что хотела быть со мной. Она хотела, чтобы мы стали семьей, как и должны были.

Я несусь по трассе на скорости сотню миль в час, и мне даже не нужно лавировать среди машин, потому что уже поздно и на дороге не так много других автомобилей.

Не отдавая себе в этом отчета, я еду в Саут-Шор и теперь понимаю, почему – не для того, чтобы посмотреть на высотку и на оставленное на ночь строительное оборудование.

Я хочу увидеть ее лицо.

Я подъезжаю к рекламному щиту в тот самый момент, когда реклама колы сменяется рекламой духов.

Лицо Симоны бьет меня как пощечина.

Она прекрасна. Мечтательна. И печальна. Да, она печальна, и я знаю это. Потому что все эти годы она стремилась ко мне, так же как я стремился к ней. Мы были две половинки одного целого, оторванные друг от друга, корчащиеся от боли и истекающие кровью, жаждущие воссоединения.

Она любит меня. А я люблю ее. Я не могу перестать ее любить.