Израненное сердце

Обычно Генри не ложится спать до последнего. Похоже, он рассердился, что я не взяла его с собой. Надеюсь, сын не ушел плакать в наш номер, пока мои родители были слишком далеко, чтобы услышать.

– Пойду проверю, как он, – говорю я. – Спасибо, что присмотрели за ним.

– Он такой славный мальчик, – с улыбкой говорит mama.

– Спокойной ночи, малышка, – отвечает tata.

– Спокойной ночи.

Я прохожу в наш номер через сквозную дверь. У нас с Генри раздельные спальни – мальчику в его возрасте нужно личное пространство.

И все же я на цыпочках подкрадываюсь к его комнате и слегка приоткрываю дверь, стараясь не разбудить сына, если тот действительно уснул, но чувствую потребность проверить, как он.

На его кровати куча мала из подушек и одеял. Трудно разглядеть маленького мальчика во всем этом бардаке. Я открываю дверь чуть шире.

Я не вижу ни его кудряшек, ни торчащих из-под одеяла ног.

Сердце уходит в пятки, я вхожу в комнату и бросаюсь к кровати, а затем стаскиваю одеяло.

Пусто. В кровати пусто.

Я пытаюсь не паниковать, но это невозможно. Я обегаю наш маленький номер, заглядываю в свою спальню и ванную и бросаю взгляд на диван в надежде, что Генри уснул на ходу.

Не способная больше контролировать себя, я несколько раз истошно зову сына: «ГЕНРИ!»

Отец заходит в номер, растерянно оглядываясь.

– Симона, что…

– Где он? Он возвращался в ваш номер?

До моих родителей доходит долго, слишком долго. Мама продолжает повторять, что нужно проверить все помещения, хотя я уже сказала, что все проверила. Отец говорит:

– Может, он проголодался? Он мог спуститься вниз за едой?

– Звоните администратору! – кричу я. – Звоните в полицию!

Я бегу по коридору к номеру Карли и молочу в дверь. Затем вспоминаю, что дала ей отгул, – должно быть, девушка вышла поужинать или отправилась в кино.

Я пробую набрать ее на всякий случай, но трубку она не снимает.

Я бегу к автомату со льдом, к лестнице, к лифтам. Я несусь вниз к главному вестибюлю, чтобы проверить в магазине, как советовал мой отец, и молюсь, что застану Генри за созерцанием шоколадных батончиков и чипсов. Он действительно любит сладости.

В магазине только усталый бизнесмен, делающий безрадостный выбор между бананом и яблоком.

– Вы не видели мальчика? – спрашиваю я его. – Девять лет, кудрявые волосы, пижама?

Бизнесмен качает головой, напуганный моим резким криком.

Я выбегаю из отеля и оглядываю многолюдную улицу, размышляя, мог ли Генри выйти. Он знает, что ему запрещено гулять одному, тем более ночью. Но если он рассердился, что я не взяла его на встречу с Данте…

Я в нерешительности стою на углу, рядом с белым фургоном маляра.

Так все было? Генри спустился вниз, чтобы еще раз взглянуть на своего отца? Он последовал за нами… возможно, до самого парка?

Задняя дверь фургона открывается.

Все еще ошеломленная, я делаю шаг в сторону, чтобы не мешать, и смотрю в сторону парка. Стоит ли мне бежать туда или лучше позвонить Данте?

В этот момент мне на голову опускается матерчатый мешок. Это так неожиданно, что я не понимаю, что происходит, – я хватаю ткань, пытаясь сорвать ее с лица. Тем временем чьи-то руки обхватывают меня и отрывают от земли. Я кричу и сопротивляюсь, но это бесполезно. Через две секунды меня швыряют в багажник фургона.

Данте

Я еще в жизни не испытывал такого шока.

Признание Симоны было подобно удару врезавшегося в меня из ниоткуда лайнбекера[58] весом 400 фунтов[59]. Я чувствую себя так, словно лежу на дерне, отчаянно пытаясь вдохнуть, пока моя голова разлетается на мелкие кусочки.

Никогда, ни на секунду мне не приходило в голову, что Симона может быть беременна моим ребенком. Мы занимались незащищенным сексом только однажды – тогда в музее. Учитывая, что она была девственницей, я даже не думал, что это возможно.

Но теперь, когда я знаю об этом, многое обретает смысл.

Ее тошнота последние недели перед расставанием. Ее переживания, связанные с моим занятием. Ее требование встретиться той ночью и ее ужас от того, каким я предстал перед ней – избитым, истекающим кровью и воняющим бензином.

Она собиралась сказать мне о том, что я стану отцом, а я явился к ней на встречу воплощением всего самого невозможного для отцовства. Человеком, которого ты меньше всего хочешь видеть рядом со своим ребенком.

Теперь я понимаю.

Я понимаю… но от этого мне не легче. Ни черта не легче.

Она перелетела через Атлантический океан. Она исчезла из моей жизни без единого слова. Она девять месяцев вынашивала моего ребенка, родила и затем ВОСПИТЫВАЛА МОЕГО ГРЕБАНОГО СЫНА, ДАЖЕ НЕ СООБЩИВ МНЕ О ЕГО СУЩЕСТВОВАНИИ!

Я так зол, что не могу даже спокойно думать об этом.

Когда Симона убежала от меня в парке, я не пытался ее догнать. Я знал, что будет лучше, если она уйдет до того, как я скажу или сделаю что-то, о чем буду жалеть.

Я бы ее и пальцем не тронул – никогда в жизни.

Но если бы мимо проходил какой-нибудь незнакомец и спросил бы меня, сколько времени, я бы определенно убил его.

Я бы никогда не навредил Симоне.

Даже сейчас, переполненный горечью и яростью, я понимаю, что это так.