Известная Шурка Шапкина

Чубаров, хотя и почувствовал себя виноватым, был все же благодарен ему за это молчание. Он сидел, не шевелясь, блаженными невидящими глазами уставился куда-то вперед. Все внутри его дрожало от ликования. Усталость недавняя сгинула; так и порывало выскочить из санок, бегом пуститься по снегу, чтобы только лыжи шипели по насту, да ветер шумел в ушах... Вылезая из саней, он радостно, крепко пожал председателю руку и, заикаясь, поблагодарил.

- Не на чем, - сумрачно прогудел тот, и, подхлестнув лошадь, тронулся в голубую полутьму вечера, но не выдержал, уже порядочно от'ехав, обернулся, заорал лукаво:

- Привет-то передать?

Чубаров, счастливый и легкий как во сне, только рукой махнул.

IV

С этого, собственно, и началось.

Чубаров будто через стену какую перелез - свободно, помногу думал о ней, до мельчайших подробностей перебрал все, что случилось в ту первую встречу, и не только не умер, но, наоборот, чувствовал себя живым, как никогда.

Еще недавно боявшийся людей и с трудом понуждавший себя войти в контору, где занималась сорокалетняя, подслеповатая Ксения Васильевна, он резко изменился - стал разговорчивей, на работе шутил с молодыми парнями-пильщиками (правда, попрежнему краснея от их "сказок") и раздавал им папиросы из своего портсигара. Даже со скотного не торопился он, как бывало, уйти поскорее, хотя скотницы, знавшие его робость, и говорили при нем всяческий вызывающий вздор... Все веселило, радовало его, как бы подчеркивая прелесть той живой жизни, к которой теперь приобщился и он. Потому на людях ему было хорошо. Но и вечером, одиноко шагая из угла в угол по своей нескладной, холостяцкой комнате, он чувствовал себя не хуже. Он долго ходил, отражаясь в большом стенном зеркале и отбрасывая на стены и потолок подвижную изломанную тень, потом, утомившись, ставил самовар и садился к столу, - сидел над чуть отпитым стаканом, облокотившись на стол, соединив перед подбородком кисти рук и зажав между переплетенными пальцами потухшую папиросу, смотрел невидящими глазами в черные провалы ночных окон, - и думал. Всходила луна, заиндевелые окна искрились, зеленели, словно за ними жгли бенгальский огонь, умолкал самовар, а он все сидел, наслаждаясь мыслями своими, и чай не убавлялся в остывшем стакане.

То, что произошло тогда, в пустом длинном коридоре, стало казаться пустяками. Не все ли равно, что именно было тогда, если она все-таки не забыла про эту встречу? "Как это он сказал, - думал Чубаров, - интересуется об тебе?.. Вот чудак!" - и хотя немного тревожило, что именно "наплел" ей Терентьев, - он чувствовал к этому грузному протодьякону нежность и в глубине сознания был уверен, что плохого он ничего наплести не мог. Думая о будущей встрече с ней, Чубаров решил разузнать это. Вообще он в мыслях своих стал необычайно смелым, развязным, придумывал для будущего бесконечные диалоги, в которых, конечно, он уже не станет заикаться, а будет находчив, остроумен... В том же, что будущая, грядущая встреча близка и неминуема, - он не сомневался.

...Однако время шло, с каждой незаметно пролетевшей неделей все приближалась весна, и днями, на солнцепеке уже сыпались с крыш капели, а о ней так ничего и не было слышно... И постепенно Чубарова перестали удовлетворять одни только нескончаемые мысли о каком-то, в сущности неясном, будущем. Он понял, что нужно что-то предпринимать, делать, иначе и будущего никакого не будет... И тут-то снова сказалась его застенчивость.

"Нет, невозможно!" - думал он, стараясь представить себе, что он, например, уже собирается ехать в Берново - одевается, моет шею, потом едет по льду Оки, разыскивает ее по селу... Даже самый разговор с ней (хотя разговоров таких было придумано и забыто великое множество), опять казался чем-то ужасным. "Нет, невозможно, - твердил он, - не смогу я"... - И он вскакивал, принимался ходить по комнате, сердито хмыкая и теребя свою отросшую за зиму бороду - точно именно борода была виновата в его застенчивости.

V

Для Чубарова наступила мучительная полоса тех бесплодных колебаний, от которых пустеет голова, и перестаешь верить самому себе. Он то с отчаянной решимостью начинал собираться в Берново, уже готовый сказать, чтобы запрягали лошадь, то, напротив, окончательно падал духом и терял всякую надежду остановиться на каком-нибудь решении. И только после долгих размышлений он пришел к простому, казалось бы, выходу - написать ей письмо.

Однако и на это ушло больше недели. Сначала Чубаров исписал и уничтожил всю имевшуюся в запасе почтовую бумагу, потом стал брать из конторы простую, писчую. А когда письмо было совсем закончено, он, недовольный какой-нибудь одной буковкой, вновь и вновь переписывал его набело... Но вот, наконец, письмо отправлено. В нем всего несколько строк. "Можно ли приехать к вам?" - спрашивал Чубаров.

VI